Я покорно вышла, и направилась было на другую сторону корявого пригородного шоссе, где предполагалась начальная остановка того же автобуса. Но меня задержало неожиданно открывшееся странное зрелище, напомнившее полузабытые кадры, то ли из фильма Феллини, то ли из фильма Бюнюэля. Прямо напротив приземистого здания больницы возвышался одинокий холм, когда-то наверно заросший травой. Но трава была уже изрядно вытоптана, вернее, просижена, потому что по всей наклонной поверхности холма печальными рядами сидели десятки стариков и старух. Такого количества стариков и старух, скученных на малом пространстве, я не видела никогда, даже в фильмах Феллини и Бюнюэля.
Они сидели безмолвно, неподвижно и покорно, словно чего-то ждали. Поначалу у я решила, что они ждут, когда автобус, сделав круг, подкатит к начальной остановке, но автобус подъехал, и ни один из них не шелохнулся. Тусклые глаза их были прикованы к дверям больницы, беззубые рты полуоткрыты. Завороженная их неподвижностью, я тоже застыла и забылась, в результате чего автобус укатил без меня, и пришлось дожидаться следующего.
Поскольку он предполагался только через полчаса, я попыталась найти такси. Однако минут через десять, когда до меня дошло, что понятие «такси» в этом городе вряд ли кому-нибудь известно, я, решила дождаться автобуса – другого способа выбраться оттуда все равно не было. И вдруг среди сидящих на холме стариков началось какое-то волнение. Некоторые стали вставать со своих мест и спускаться вниз, за ними потянулись другие, и вскоре на проезжей части дороги образовалась небольшая колонна, которая никуда не двигалась, а лишь слабо колыхалась на одном месте.
В голове у меня замелькали безумные сценарии. «Массовое самоубийство» выглядело бы убедительно, но исключалось полным отсутствием проезжающих машин, а автобусом старики явно пренебрегли. Для «Демонстрации протеста» не хватало плакатов и лозунгов. Чтобы разрешить свои сомнения, я опять воспользовалась тем, что все говорили по-русски, и спросила у стоящей рядом старушки, куда они направляются.
« Сейчас будут раздавать остатки обедов, - пояснила старушка уже на ходу, так как колонна поспешно двинулась в сторону больницы. И зыркнула на меня ревниво. – Но ты не рассчитывай, это только для пенсионеров».
Я и не рассчитывала – мой автобус подошел раньше, чем открылось окошко милосердия, так что даже увидеть раздачу остатков мне не удалось, не то, что отхватить тарелку с недоеденным кем-то супом. Я с облегчением села на свободное сиденье возле окна, но всю дорогу ничего за окном не видела – перед моими глазами неотступно маячили покорные старческие лица с беззубыми ртами и потухшими глазами, жадно устремленными на заветное окошко в больничной стене.
Когда автобус привез меня в центр, возвращаться в свой санаторий для новых русских было еще рано – конференция, на которую приехал мой муж, профессор физики Тель-Авивского Университета, должна была длиться еще несколько часов. Я двинулась в сторону, противоположную той, откуда приехал автобус, в надежде, что там мне откроется что-нибудь утешительное. Все-таки город этот раньше считался российским Чикаго и славился своей мощной индустрией. Не могла же эта слава развеяться, как дым, за столь короткий срок?
Через пару кварталов мне показалось, что сквозь окутывающую город дымку печали вроде бы просвечивается что-то пестрое и даже веселое. Главную улицу, по которой я шла, пересекал широкий, обсаженный деревьями бульвар. Он был заполнен густой многоцветной толпой. Я свернула с главной улицы и увидела, что ошиблась – толпа была обыкновенная, тусклая, зато сам бульвар полыхал красками.
По обе стороны центральной аллеи далеко-далеко, насколько хватало взгляда, тянулись торговые ряды, полные причудливых предметов. Чего только там не было - картины, писаные маслом, лунные пейзажи, умело вырезанные из красочных уральских камней, подсвечники из таинственно мерцающего селенита, черные бархатные витрины, усеянные брошками из яшмы всех возможных цветов, кольцами с сердоликом, браслетами из кварца, ожерелья из хризолита, хрусталя и малахита!
Сначала я бродила среди этой неземной красоты, просто наслаждаясь, но, постепенно трезвея, осознала, что вся она выставлена на продажу – и ринулась покупать. Цены были просто смехотворные – украшения ручной работы из натуральных уральских самоцветов стоили сущие гроши, и я накупила их вдоволь, всласть, для себя, для друзей, для родных. Торговцы быстро смекнули, что я, хоть и говорю по-ихнему, но все же иностранка, и стали заламывать цены, которые, однако, по-прежнему казались мне смехотворными. Так что, в конце концов, довольны остались все – и я, и они.