«У меня есть крылья, есть крылья, есть крылья!»
Я знакома с нею много лет, я иногда покупаю у нее яблоки и органическую картошку, но никогда бы не подумала, что у нее есть крылья, они так не вяжутся с ее плотной фигурой и круглым, как луна, лицом. Начисто отрицая мои сомнения, вслед за Изольдой слаженно вступили сопрано, среди которых я заприметила миловидную буфетчицу из бассейна и страхолюдную кассиршу из супермаркета:
«У всех детей Божьих есть крылья, есть крылья!».
У всех, так у всех – грянули мужские голоса: сперва басы, низко-низко, потом баритоны чуть повыше, а уж напоследок над ними совсем высоко, почти достигая небес, взвились тенора:
«Я прилечу на небо и расправлю крылья,
расправлю крылья, расправлю крылья,
И буду кружиться над Божьим миром,
над Божьим миром,
над всем Божьим миром!».
После музыкальной паузы Изольду оттеснила парикмахерша Райнгильда, похожая на взъерошенную курицу в белой блузке. Однако наперекор этому злосчастному сходству она вовсе не закудахтала, а извлекла из глубин своей куриной грудки протяжный чарующий звук:
«У меня есть арфа, есть арфа, есть арфа!»
Звук был чистый и низкий, он начал быстро взлетать выше и выше, под купол церкви, и я поверила, что у нее в груди есть арфа, хоть стричься у нее ни разу не решилась – боялась, что поуродует.
И дальше я уже верила всем - и долговязому аптекарю в очках, и узловатому шоферу, ежедневно пригонявшему в супермаркет тяжелые грузовики с вином и пивом, - когда они уверяли меня, что: «У всех детей Божьих в груди есть арфа, в груди есть арфа», и что они вечно идут по дороге на Иерихон, на Иерихон, на Иерихон, и что все люди – братья, люди – братья, люди – братья!. Песнопение длилось два часа, и никто не шуршал и не кашлял. Я, конечно, не музыкальный критик, и на мой необразованный слух наши немецкие бюргеры пели не менее вдохновенно, чем профессиональные виртуозы оригинальной негритянской капеллы.
После концерта мы вышли из церкви окрыленные, но по дороге вера в светлое начало стала постепенно меркнуть в наших душах, чтобы окончательно погаснуть при подходе к Юден Хюбелю, где по утверждению местных жителей никогда не жили евреи. В это я почему-то так и не поверила – если евреев не было, к чему было называть эту улочку Еврейским холмом?
Юден Хюбель – только одна из тайн нашей деревни. Разве не смешно – обнаружить столько тайн в маленькой деревушке, отрезанной от цивилизованного мира бескрайным массивом заповедного леса? Эти тайны нельзя заметить с налету, для того, чтобы их увидеть, нужно приезжать сюда из года в год и внимательно вглядываться в подробности здешней жизни.
Так, много лет назад на выезде из деревни в лесную глухомань открылся итальянский ресторанчик «Да Нино», то-есть «У Нино». Ничего особенного, - в основном спагетти, гнокки и разнообразные пиццы. Ресторанчик процветал – там было вкусно и дешево. Хозяина я толком за эти годы так и не рассмотрела, но хорошо запомнила пожилого безымянного официанта, которому всегда нужно было напоминать, чтобы он подал к спагетти тертый сыр.
Через несколько лет мы заметили – не сразу, а через несколько посещений, - что вывеска сменилась: ресторанчик уже назывался не «Да Нино», а «Да Тино». Других перемен не было: ассортимент блюд остался тот же, даже меню не поменялось, и обслуживал нас все тот же пожилой безымянный официант, постоянно забывающий подать к спагетти тертый сыр. На наш вопрос, куда девался Нино, он ответил кратко «Вернулся в Сицилию», и больше к этой теме возвращаться не захотел.
Зато Тино, не в пример Нино, уже не был незримой тенью – это был энергичный молодой сицилиец, очень черноглазый и веселый. Не ограничившись ресторанчиком, он открыл в центре деревушки кафе-мороженое, не закрывающееся в пол-седьмого в отличие от немецких заведений такого типа. Успех был невероятный – счастливые любовники, неприкаянные пoдростки, запоздалые туристы с рюкзаками и многодетные семьи с колясками до десяти вечера клубились под нарядными зонтиками на тротуаре перед кафе. Казалось, никакая сила не разлучит ловкого Тино с его доходным дельцем.