Стоявший рядом Роланд только усмехнулся. У него-то не было ни малейшего сомнения, что пресловутый Длинный Пояс, на котором они с леди Хайд сейчас находились, не далее как через неделю просохнет и станет самым настоящим полем. Его распашут, засеют отборным зерном, а еще через месяц дружные всходы окрасят всю долину в яркий зеленый цвет. И молоденькая графиня будет гулять по этому полю, выискивая первые одуванчики... И, может быть, он тоже выйдет гулять с нею. Как сегодня.
— Это весна, миледи. Конечно, весна! Снег уже весь растаял, ветры теплые, они быстро высушат землю...
— Теплые?! — возмутилась Хайди, запахивая пушистый шарф, именно в эту минуту выпорхнувший от резкого порыва. — Если эти ветры у вас теплые, то какие же считаются холодными?
— Холодные ветры были две недели назад. Помните?
Как она могла помнить, если даже не видела? Когда последняя пурга выла от бессилия за высокими стенами крепости, леди Хайд и кончика своего очаровательного носа не высунула наружу. В уютной спальне, нешироких коридорах и на излюбленной галерее, куда поднимался подогретый каминами воздух, для нее вообще не существовало холода.
Сегодня впервые она решилась выйти на прогулку. Укутанная в мех, завернутая в сукно и обутая в новенькие сапожки. Необходимость этих сапожек Хайди только сейчас и ощутила. Роланду пришлось довольно долго убеждать упрямую девушку, что мягкие меховые туфли, ставшие привычными за зиму, годятся только для дома и коротких пробежек по аккуратно выметенному двору.
Ходить в сапогах она, разумеется, не умела. Роланду пришлось брать ее крепко под локоток всякий раз, когда на дорожке появлялась лужа или другое подозрительное местечко. А уж теперь, когда леди Хайд оказалась чуть ли не по щиколотку в размокшей земле, вытаскивать ее пришлось вовсе за талию, причем в панике она обхватила его шею обеими руками и не спешила отпустить. Эти невольные объятия его смутили.
— Нас увидят, — опасливо оглянулся он на дозорные башни.
— Ну, и что? — возразила Хайди.
Они стояли на той стороне глубокого оврага, которую в течение нескольких месяцев она рассматривала в окно. Отсюда до ее комнаты по прямой было около четверти мили. Добираться сюда пришлось верхом. Колос и ее пони Банни — Заюшка — остались в десяти шагах позади, где грунт был все-таки потверже.
Посреди огромного мокрого поля они были совершенно одни.
— Ваши родители будут недовольны...
— Чем? — пожала плечиками графская дочь. — Мать часто говорила, что я должна ходить на прогулки и привыкать к английскому климату.
— А она позволила бы вам гулять со мной?
— Почему же нет... А это правда, что вы специально просили у отца разрешения со мной разговаривать? — весело сощурила она глазки. — И еще выставили это условием вашей присяги?
— Откуда вы знаете?
— Торин мне рассказал.
Роланд почувствовал досаду на болтливого рыцаря. Мак-Аллистер — достойный и благородный человек, но зачем выдавать такие тайны.
Сам-то он откуда узнал? Неужели лорд Конрад пересказал ему беседу об их воображаемой схватке и ее результатах...
— Сэр Торин знает слишком много, — недовольно пробормотал он.
— Он знает все, — вздохнула девушка, — ему по должности положено. Все, что происходит в замке Арден, докладывают ему. Кто куда вышел, кто с кем встретился. Дозорные видят сверху и все замечают. А в доме тоже следят.
— Но зачем?
— Отец говорит, что невозможно руководить, если не знаешь точно, что и как делают люди. Поэтому он специально учил всех, как следить. Вот кажется, что стражники на вышках или у ворот ничего не делают, но на самом деле это не так. Они все время смотрят, ни не миг не отвлекаются. Все о всех знают. А Торин потом решает, что доложить отцу, а что для него не важно.
— А! — теперь стало понятным кажущееся равнодушие графа к делам подчиненных Роланду невольников. Зачем специально расспрашивать, если дозорные всегда точно знают, где каждый человек находится и что делает. Но как же тогда сумели уйти те шестеро, что не пожелали жить в Арден-холле? Или в тот день часовые оплошали?
— Они все видят, все знают, но никому не мешают, — процитировала барышня явно с чужих слов, — только в случае опасности поднимают тревогу. Или сами ловят злоумышленника, а потом сообщают об этом.
Отец не любит, когда шумят или скандалят. Он говорит, что в хорошем доме всегда тихо. Поэтому наши стражники никогда не торчат на виду.
Это он уже знал. В число уроков, даваемых ему мэтром Робером, был и «урок внимания»: простоять в определенном месте определенное время неслышно и неподвижно, а потом пересказать все, что сумел увидеть: кто появлялся, куда шел, что нес, сколько времени пробыл в одном месте, сколько в другом... Первым результатом таких уроков, конечно, стало знание в лицо всех обитателей Арден-холла. До сих пор для него, по правде сказать, все помощники повара и младшие конюхи, не говоря уже о дворниках и водоносах, были на одно лицо. Женскую прислугу он тоже почти не различал и пропускал мимо ушей болтовню барышни об Олуэн-наперснице и Тэсс-хохотушке. А уж тех, что были всю зиму заперты в западной башне, а с приходом солнечных дней начали ненадолго появляться во дворе, вообще не замечал.
Роланд помнил полдюжины оборванок, жалких и отвратительных одновременно, которых из милости привезла в замок леди Леонсия, но считал ниже своего достоинства обращать на них внимание. Тем более, что у него и других дел хватало. Собственные переживания, затем семь выпущенных из горы рабов, а еще граф, спасибо ему, подкинул заботы о голодных крестьянских семьях...
Но, простояв полных два часа в укромном уголке на верхнем пятачке узкой лестницы, ведущей на галерею, и добросовестно отмечая каждое передвижение по двору, он слышал через запертую дверь голоса узниц.
—...Матушка-то и до этих лет не дотянула. Сгорела, бедная, от кашля да грудной боли, я тогда и ведро из колодца выволочь не осиливала, все людей просила, кто помогал малолетке, а кто и дразнился: вытянет до сруба и вниз кидает... А хоть и не кинет, так ведь еще до избы его дотащить надо. Бывало, тащу я колоду эту окаянную, прости господи, и плачу. Хоть половину бы не расплескать по дороге! А упадешь, вода и до капли выльется. Да еще крыльцо от нее обледенеет, покуда второй раз до колодца, да до дому — и на порог не взойдешь... И похлебку не наварить, хоть и было бы из чего...
—...Уж я его христом-богом молила! Не трожь, кричу, я ж тяжелая, дите свое, кровинку свою угробишь! А он: ты, сука, щенка своего мне подкинуть хотела?..
—...Первая у меня и недели не жила. Ну, не шло молоко, хоть умри, я и у монашек крестик святой вымолила, а оно не шло! Так и кончилась, материнского молочка не попробовав...
—...Как снег подтаивать стал, меня со двора выгнали. Не умела, мол, себя соблюсти, терпи, грешница! Будто я по своей-то воле...
Знали эти женщины или нет, что за дверью их кельи-мастерской стоит молодой воин? Что он не имеет права сойти с поста или хоть бы отступить на три шага, чтобы не слышать их голосов? Что у него от их исповедей сбивается дыхание, а соленая влага застилает глаза и не дает должным образом вести слежку за двором?
Роланд с тихой улыбкой наблюдал за шаловливой красавицей. Она так забавно сердилась, пытаясь отряхнуть грязь с новых сапожек. Леди Хайд, пятнадцати лет от роду, все еще оставалась во многом ребенком. Ему самому в самом начале марта исполнилось восемнадцать, и он уже был равноправным членом рыцарского отряда.
Хотя он считался оруженосцем, начальник стражи с согласия графа не назначал его в помощь какому-нибудь рыцарю. Они оба сочли, что руководство двумя десятками рабов и шефство над деревней Баттеридж есть достаточная нагрузка для ученика воинов. Он уже и не рад был, что пожелал быть лордом: оказывается, это только прибавляет хлопот... Не будь он сэр Роланд Арден, потомок законных правителей этой земли, то рядом с этой веселой и ласковой принцессой ни одна мысль, кроме как о любви, не посетила бы его голову. Но вот она вертится перед ним, мило гримасничает, смеется и даже позволяет к себе притронуться, невзирая на неусыпный присмотр, а о чем думает его глупый мозг? О падших женщинах...