Хочу принять участие в растяжке запутанных сетей-трехстенок, привезенных на просушку и ремонт. Люблю возиться с сетями: проверка и верная закалка терпеливости и выдержки. Разумеется, и смекалка нужна, чтобы выводить, скажем, балберки[1] из режовой путанки. В такие сети обычно ловят рыбу ночными загонами. Обкладывают травянистые заводи, где кормится рыба, и пошли ботать. Трудоемкая, но добычливая работа. Распутывать и ремонтировать сети приходится после каждого выезда: рвутся и скручиваются на зарослях и подводных зацепах.
— Ты кого норовишь тут на карандаш взять? Или ушицы окуневой захотелось? — спросил меня моложавый, с усиками, бригадир, подозревая во мне корреспондента или опытного покупателя свежей рыбы по дешевке.
— С уловом пришел поздравить, — уклонился я от прямого ответа.
— Какой нынче улов! Вода уходит из камышей, засуха. Вся рыба в глубь сместилась, и маловато ее стало.
— А раньше, — напомнил я, — Яркуль считался золотым дном.
— Был золотым, стал медным. Вон одни пятаки — карасики да окунье мелкое... Но корреспонденту можем насыпать корзинку по оптовой.
— Да нет, спасибо! Таволгина жду.
— Андрея?
— Его... — Я хотел сказать «отца», но сделал паузу, чтоб не ввести в заблуждение себя и собеседника.
— Он не рыбак, полевод, — уточнил бригадир. — Вон с лодкой проталкивается к берегу. Позвать?
— Не надо, — ответил я.
Подхожу к лодке — и не верю своим глазам...
Проворно вытянув лодку на сушу так, что днище загремело по гальке, передо мной выпрямился молодой человек. И размах плеч, и рост, и посадка головы... Вглядываюсь в лицо. Еще темновато, но четко вижу ямочки на щеках, похожие на отпечаток лапок цыпленка.
Отступаю к воде, проверяю себя: окунаю руки в воду. Может, еще разуться: лунатиков, их сонные прогулки по квартире останавливают брошенным под ноги мокрым ковриком. Нет, все в порядке — вижу, слышу, осязаю нормально, без отклонений. И уж если подошел к человеку, надо начинать разговор.
— Здравствуйте, — запоздало и растерянно вымолвил я. — Ваше имя... Андрей?
— Андрей.
— А фамилия?
— Фамилия... — Он вяловато обогнул нос лодки, заполненной туго связанными пучками зеленых веток ивняка, присел на борт. — Будем сразу пересчитывать эти пучки и потом за протокол или наоборот?
— Ничего не понимаю, — сознался я.
— Чего тут не понимать: веточный корм нынче берется тоже на строгий учет. Сам за этим слежу, но для своей коровы режу по боковинам мелких островов, до которых никто не дотянется.
— Трудновато вам нынче с коровкой, — посочувствовал я.
— Приноравливаемся, куда денешься. Жена у меня на сносях. Молоко от коровы — верное здоровье ребенку. Корова в семье — помощь и выручка даже в лихую годину. Мать в войну меня родила, и если бы не было коровы... Да что там говорить, как видишь, не захирел, на молоке вырос и на здоровье не жалуюсь.
— Вижу и рад этому, — подтвердил я. — Но тот Андрей Таволгин, которого я знал до войны, тоже, как помню, не жаловался на здоровье. Сын в отца, даже, кажется, пошире.
— Моя фамилия не Таволгин, — поправил он меня, — а Торопко, по матери записан.
— Сын Марины Торопко, которая перед войной была секретарем яркульской комсомольской ячейки?
— Сказывают, была... Утонула она в первую осень после войны. К скотоводам на остров пошла и в полынью угодила... Меня взяли в дом моего отца. Старики признали во мне сына Андрея Таволгина. Потому теперь у меня двойная фамилия. Так можно и записать в протокол: Торопко, в скобках — Таволгин, Андрей Андреевич.
Андрей принял меня за следователя или за уполномоченного по заготовке кормов для общественного животноводства.
— Какой протокол? — удивился я.
— Тогда зачем допрос?
— Не допрос... — Я немножко растерялся, не знал, с чего начать разговор. Пришлось признаться — ночь выдалась для меня такая, что голова кружится и в глазах рябит.
— А кто ты такой, что по ночам тут шастаешь? — спросил он с намерением прервать со мной беседу и заняться своим делом.
Я пояснил ему, что приехал сюда из Москвы и хорошо знал его отца — вместе на фронт уходили. И, передохнув, одними губами проговорил:
— Твой отец подорвался на противопехотной мине... — помолчал, разжал губы, — которая была посажена на моей тропке, но он обогнал меня всего лишь на три шага...
— Постой, погоди... — Андрей удивленно вскинул плечи, тряхнул головой, оглянулся вправо, влево, затем вгляделся в меня: стою ли я на месте или растаял в утреннем тумане. Зачерпнул воды в свою кепку. Из кепки вода струилась, как из рукомойника. Предложил: — Давайте умоемся.