— Обалдеть, дьявольски похож!.. Как это можно?
— Так просто, этюд, — ответил Вучетич.
— Не верю. Под столом есть какой-то инструмент?
— Есть. Вот, пальцы. — Евгений Викторович развернул перед ним свои ладони...
Прошло недели три. Поздно вечером раздался телефонный звонок. Поднимаю трубку, слышу знакомый голос чем-то возмущенного Василия Шукшина. Спрашиваю:
— Что случилось?
— Возмутительно! Пока ездил в командировку, они забрались в комод и съели мой портрет. — Кто?
— Пока жив, буду вести с ними беспощадную борьбу.
— С кем?
— Да с этой нечистью — тараканами...
Я засмеялся, не зная, как ответить на такую ругань.
— И ты еще смеешься? — возмутился он.
— Готов плакать, но дело непоправимое.
— Почему?
— Евгений Викторович в Кремлевке, кажется, снова инфаркт у него.
— Инфаркт... — Шукшин замолчал, были слышны его сдержанные вздохи. — А к нему можно прорваться?
— Пока нет. Поправится, тогда попробуем.
— Жаль... Но ты ему скажи: я хотел скопировать тот портрет, из дерева вырезать, а теперь хоть реви...
— Поправится — скажу, — заверил я.
Евгений Викторович вернулся к работе в середине зимы. Я передал ему разговор с Шукшиным. Посмеялись. И тут же он по-своему уловил смысл этого разговора.
— Рад встретиться с талантливым человеком, только вылепить такой же портрет не смогу. Так и скажи ему — не смогу. Может получиться хуже или вовсе ничего не получиться. Впрочем, давай подождем годика три-четыре. Вырублю его бюст из мраморной глыбы. Я очень верю в него...
Прошли годы. Василий Шукшин стал известным писателем, актером, кинорежиссером.
Евгений Викторович после открытия памятника-ансамбля на Мамаевом кургане все чаще и чаще хватался за сердце, целыми месяцами коротал время на больничной койке. Встреча между ними не состоялась: каждый был занят своими неотложными делами. Каждый горел ярким пламенем творчества. А потом...
О последних встречах с Евгением Викторовичем могу поведать выписками из своего дневника.
7 апреля 1974 года.
Кремлевская больница, палата 22-А.
Я принес Евгению Викторовичу (с разрешения лечащего врача) флакончик прополиса и бутылку серебряной воды. У него болело горло, душил сухой кашель, жаловался на почки.
Три с лишним месяца я не встречался с ним и сейчас был поражен его видом: бледный, щеки провалились, кожа на лице прозрачная, отрастил длинную гриву — давно не подстригался, но побрит. Глаза выцвели до белизны и смотрят на мир устало.
Он пригласил меня к столу и, помолчав, признался:
— Она приходила ко мне, дышала холодом в лицо, леденила грудь, зажимала сердце когтями, но я оттолкнул ее, прогнал. Теперь буду жить. Через неделю переведусь в загородную Кремлевку или Барвиху. Работать надо. Памятник «Освобождение Украины» будут строить в Киеве, над Днепром. Уже есть Постановление. (Он зачитывает мне на украинском языке решение ЦК КПУ и Совмина УССР о памятнике-музее.) Перед «командировкой» сюда, в больницу, — продолжал Евгений Викторович, — я ездил в Киев. Показывал проект и макет всего ансамбля. Демонстрировал в большом зале заседаний Совмина. Прожекторами с трех сторон освещал — утренним, дневным и вечерним солнцем. Внушительно получилось, аплодировали!..
— Рваться к работе, пожалуй, рановато, — заметил я.
— Недавно приходил ко мне один старый друг, вроде тебя, сказал: «Все кипишь, никак тебя тут не угомонят!» Зачем он так сказал?..
Я пожал плечами, дескать, не тема для разговора.
Он ответил на это по-своему:
— Теперь я ничего не боюсь...
Помолчали. Вижу, он ищет момент для начала разговора о том, что волнует его, о чем, вероятно, думал до моего прихода.
И вот заговорил:
— Скончался Буденный, и в моей груди стало пустовато: дух гражданской войны потерял былую значимость.
Умрет Жуков, и закачается в моих глазах монумент Победы... Одно плечо уже отвалилось: умер Иван Степанович Конев... Трудно будет художникам решать темы войны без таких натур.
Чувствую, что он готовит меня к пониманию его забот о развитии искусства вообще, монументального в частности. Говорит долго, раздумчиво. Ход его мысли сводится к тому, что нет искусства вне идеологии, вне политики. Наше искусство, искусство социалистического реализма, должно быть наступательным. Оборона равнозначна отступлению.
И вдруг спрашивает:
— Есть на свете вечный двигатель? Ты скажешь — нет. Вот зря. Движение мысли вечно, как и движение Вселенной. А в искусстве — Леонардо да Винчи! Ведь он двигает искусство и сегодня, и будет двигать еще века...