— Возможно, — сказала она, — тетушка Феба, потеряв своего викария, приохотилась к верховой езде. Может быть, это стало ее единственным утешением.
Все мои усилия пошли прахом. В ее голосе послышалось нечто похожее на легкое журчание, и я не выдержал. Она видела, что я смеюсь, и это было ужаснее всего.
— Хорошо, — сказал я, — утром я этим займусь. Как по-вашему, не попросить ли мне Сикома обследовать чуланы и посмотреть, не осталось ли после тетушки Фебы еще и амазонки?
— Амазонка мне не понадобится, — ответила она, — если, конечно, лошадь поведут осторожно и я смогу балансировать на луке.
В эту минуту в дверь постучали, и в комнату вошел Сиком, неся на огромном подносе серебряный чайник с кипятком, серебряный заварочный чайник и хлебницу — тоже серебряную. Никогда раньше я не видел этих вещей и про себя полюбопытствовал, из каких закромов комнаты дворецкого он их извлек. С какой целью принес? Кузина Рейчел заметила мое изумление. Я отнюдь не хотел обидеть Сикома, который с важным видом поставил свое приношение на стол, но меня так и подмывало расхохотаться. Я встал со стула и подошел к окну, как будто хотел взглянуть на дождь.
— Чай подан, мадам, — объявил Сиком.
— Благодарю вас, Сиком, — торжественно ответила она.
Собаки встали и, принюхиваясь, потянулись к подносу. Они были изумлены не меньше моего. Сиком цыкнул на них.
— Уходи, Дон, — сказал он, — все трое уходите. Я думаю, мадам, мне лучше убрать собак. Чего доброго, перевернут поднос.
— Да, Сиком, — ответила она, — чего доброго.
И опять это журчание в голосе. Я был рад, что стою к ней спиной.
— Какие распоряжения относительно завтрака, мадам? — спросил Сиком.
— Мистер Филипп завтракает в девять часов в столовой.
— Я хотела бы завтракать в своей комнате, — сказала она. — Мистер Эшли говаривал, что ни на одну женщину не следует смотреть до одиннадцати часов. Вас это не затруднит?
— Разумеется, нет, мадам.
— В таком случае — благодарю вас, Сиком, и спокойной ночи.
— Доброй ночи, мадам. Доброй ночи, сэр. Пошли, собаки!
Он щелкнул пальцами, и животные нехотя последовали за ним.
Несколько мгновений в комнате царило молчание, затем она тихо сказала:
— Хотите чаю? Насколько я понимаю, в Корнуолле так заведено.
Всю мою важность как рукой сняло. Сохранять ее и дальше было выше моих сил. Я вернулся к камину и сел на табурет у стола.
— Я вам кое-чю скажу, — проговорил я. — Я никогда не видел ни этого чайника, ни этой хлебницы.
— Я так и думала, — сказала она. — Я заметила ваш взгляд, когда Сиком принес их. Полагаю, он их тоже раньше не видел. Они из тайного клада.
Он раскопал их в каком-нибудь погребе.
— А это действительно так принято — пить чай после обеда? — спросил я.
— Конечно, — ответила она, — в высшем обществе, когда присутствуют дамы.
— По воскресеньям, когда Кендаллы и Паско приезжают к обеду, — сказал я, — мы никогда его не пьем.
— Вероятно, Сиком не считает, что они принадлежат к высшему обществу, — заметила она. — Очень польщена. Чай мне нравится. Съешьте бутерброд.
Еще одно новшество. Тонкие кусочки хлеба, свернутые в виде маленьких колбасок.
— Удивительно, что на кухне знают, как их делать, — сказал я, проглотив несколько штук. — Но это очень вкусно.
— Неожиданное вдохновение, — сказала кузина Рейчел. — И за завтраком вы, конечно, съедите то, что останется. Масло тает, и я бы предложила вам облизать пальцы.
Она пила чай, глядя на меня поверх краешка чашки.
— Если хотите, можете закурить трубку, — продолжала она.
Я удивленно воззрился на нее.
— В будуаре? — спросил я. — Вы уверены? Но по воскресеньям, когда с викарием приезжает миссис Паско, мы никогда не курим в гостиной.
— Здесь не гостиная, а я не миссис Паско, — возразила она.
Я пожал плечами и полез в карман за трубкой.
— Сиком подумает, что я поступаю крайне предосудительно. Утром он догадается по запаху.
— Перед тем как лечь спать, я открою окно. На дожде запах выветрится.
— Дождь попадет в окно и намочит ковер, — сказал я, — а это еще хуже, чем запах дыма.
— Ковер можно вычистить тряпкой, — ответила она. — Какой вы привередливый, совсем как старик.
— Я думал, женщины очень щепетильны в таких делах.
— Да, щепетильны, когда им больше нечего делать, — сказала она.
Сидя в будуаре тетушки Фебы и куря трубку, я вдруг вспомнил, что вовсе не так намеревался провести этот вечер. Я заготовил несколько холоднолюбезных фраз и сухое прощание, долженствующие отбить у непрошеной гостьи всякую охоту задерживаться в моем доме.