— Мартина, не надо, — твердо сказал я, — не надо.
Я мгновенно взмок, пот буквально лил с меня градом, ладони вспотели настолько, что телефонная трубка выскользнула из рук. Она стукнулась о край кровати и свалилась на пол. Некоторое время я тупо смотрел на нее, внимательно вслушиваясь в доносящиеся из трубки звуки, но не в силах разобрать ни слова из того, что бормотал в динамике Мартинин голос.
Я поднес трубку к уху.
— И что, уже действительно поздно?
Она не придумала, что мне ответить, — мы уже столько раз повторили эту фразу.
— Э… — начала она неуверенно, — да, уже поздно.
— Подожди, задержка — это сколько? — рявкнул я. — Дольше, чем задержался я, когда заезжал за тобой в субботу? Дольше, чем задерживаются британские поезда? — У меня начиналась истерика. — То есть мне уже можно начинать присматривать школу для нашего ребенка?
— Месячные, — я вздрогнул — такая реакция на это слово выработалась во мне с раннего детства, — должны были начаться в понедельник. У меня в жизни не было задержки больше, чем на один день.
Я постучал по дереву в надежде, что это всего лишь каприз природы, которому место в книге рекордов Гиннеса, а не естественное следствие успешного оплодотворения.
— Это не честно. Это не честно, не честно, не честно, не честно, не честно, не честно, не честно… — Моя мантра затянулась бы минут на пять, если бы не вмешалась Мартина.
— Вилл, с тобой все в порядке? — заботливо спросила она. — Ты только не беспокойся, пожалуйста. Все будет хорошо. Не беспокойся. Пожалуйста.
Я попытался придумать что-нибудь разумное, но в голове у меня был полный кавардак. При всех своих недостатках, Мартина вела себя невероятно спокойно, с достоинством, почти величественно. Я безвозвратно впал в детство, а она была похожа на Королеву Мать. Непоколебимая как скала. Вот, подумал я, один из тех переломных моментов, которые отделяют мальчика от мужа. Я определенно остался в компании подростков.
— Успокойся, Вилл, — повторила Мартина. — Успокойся.
Мысленно я опять вернулся к Событию. Но на этот раз меня интересовали не собственные сексуальные подвиги. Нет, теперь я чувствовал себя экспертом, который исследует место авиакатастрофы, собирая по крупицам свидетельства случившегося и выясняя истинную причину аварии.
Мы, конечно, использовали презерватив, но, должен признаться, я был немного беспечен. Меня несло, я позволил возбуждению взять над собой верх — к конце концов, случайные связи были для меня терра инкогнита. По какой-то причине сама мысль, что мы занимаемся этим на диване, в то время как на втором этаже спят ее родители, возбудила меня настолько, что мне казалось, я потеряю сознание. То есть гипотетически все-таки была вероятность, что я неосторожно порвал проверенный электроникой латекс, но когда, уже после, я заворачивал презерватив в салфетку, чтобы утопить в унитазе, я не заметил в нем ничего настораживающего. Я, конечно, не исследовал столь же тщательно, как это делают на фабрике, но он определенно был цел. По крайней мере, мне так показалось…
Какая-то часть меня (та, что скорее даст отрубить себе голову, чем примет ответственность за собственный провал) думала, уж не врет ли она. В конце концов, любимая книжка Мартины — «Джуд Незаметный» Харди. И пусть она сколько угодно представляет себя этакой возвышенной Сью Брайдшед, при случае она вполне может оказаться Арабеллой Донн, которая ловит ничего не подозревающего героя на несуществующую беременность. Сама по себе теория была неплохая, но у нее имелись серьезные недостатки. Прежде всего подобное поведение было не в характере Мартины. Она не стала бы врать даже ради спасения души. Так что это правда. У нее ребенок. Я — отец. И очень, очень вероятно — виноват в этом сам.
— Ты уверена? — спросил я. — Я хочу сказать, ты это точно знаешь?
— Нет, не уверена.
— Так значит, еще есть надежда?
— Может быть.
— Так ты еще не сделала тест на беременность?
— Нет.
Я ушам своим не поверил.
— Но почему? Что с тобой, Мартина? Женщина, ты что, с ума сошла? С ума сошла, да?
Она поборола слезы, но голос у нее был такой, будто она вот-вот заплачет.
— Я не знаю, Вилл. Я боюсь. Я боюсь результатов. Если я беременна, я никогда не найду работу. Я застряну здесь, с отцом и матерью, среди пеленок, и до конца жизни буду смотреть программы по садоводству. Я тебе всю неделю звонила, все пыталась сказать. — Ее голос дрогнул. — Я не могу пройти через это одна.
Я лежал на кровати с телефонной трубкой в руке и смотрел в потолок. Дух Джеймса Бонда во мне уже выветрился. Лицензия на убийство аннулирована. Так приятно было вновь погрузиться в привычную атмосферу Раскаяния и Чувства Вины, усесться на любимое пепелище в рубище самого фасонистого покроя. Мартина жила с этим целую неделю, а я был так занят собственными переживаниями, что ничего не почувствовал. Хуже не придумаешь. Просто невозможно ощутить себя большим ничтожеством.