К финалу нашего первого свидания я еще не совсем понимал, что именно между нами происходит. Да, мы несколько раз держались за руки и довольно активно флиртовали, но мы так ни разу и не поцеловались — по крайней мере, не поцеловались по-настоящему. В конце вечера я чмокнул ее в левую щеку, как я целовал, например, бабушку, и отправился домой, взяв с нее обещание встретиться вновь. Всю неделю до нашего следующего свидания я провел в мучительной неизвестности. Что же это все-таки было? Да, мы провели вечер вместе. Но может, мне только показалось, что это было свидание. Может, для нее в этом не было ничего особенного — так, провела вечер с приятным парнем, и все. Может, это только я всю неделю напролет мечтал о ней, а она и имя-то мое с трудом вспомнит. Мне нужно было знать наверняка. Без этого я не мог дальше жить. Я даже набрал ее номер, чтобы задать главнейший вопрос, но вся моя храбрость внезапно улетучилась, и я положил трубку не дожидаясь ответа. Я не знал, как объяснить, что мне от нее надо. А вопрос-то был очень простой:
— Скажи, я твой парень?
«Я твой парень?» — такой вопрос обычно задает девятилетний мальчик своей однокласснице. В более сложных отношениях ему не место. Я прекрасно знал правила: я должен казаться спокойным и невозмутимым и ни в коем случае не подавать виду, что это не так. Сначала мы, наверное, будем иногда проводить время вместе (подразумевается, что она при этом сможет «проводить время» и с другими), затем мы начнем встречаться (и она уже не сможет «проводить время» с кем-нибудь еще, даже если захочет), и, наконец, она станет моей девушкой, а я — ее парнем (к этому времени ей уже расхочется «проводить время» с кем-нибудь еще, потому что она будет счастлива со мной).
Когда наступил час нашего второго свидания, мы встретились, как и договорились, у музыкального магазина «Селектадиск». Наши планы в общем и целом сводились к тому, чтобы провести весь день на площади у ратуши, бросая хлебные крошки голубям (это была ее идея). Но случилось иначе. Первое, что она сделала, увидев меня, — крепко обняла и поцеловала так страстно, что у меня буквально подкосились колени. Такое сильное чувство я испытал впервые в жизни. Дальше было еще лучше: она посмотрела мне прямо в глаза и спросила:
— Скажи, я твоя девушка?
А я ответил:
— Да, ты — моя легендарная девушка.
Перед нашим разрывом тоже был поцелуй.
Поцелуй, который вдребезги разбил мои мечты, мои надежды и наши отношения. Этот поцелуй я вспоминал по несколько раз в день. Вспоминал и год, и два спустя. Был день моего рождения, и я только недели две как вернулся в Ноттингем. Агги никуда не уезжала — той весной она окончила университет, а потом все лето проработала официанткой. Мы договорились встретиться у обувного отдела в универмаге «Броадмарш». Когда я пришел, Агги уже была на месте. Не понимаю, почему это меня не насторожило, — она была довольно пунктуальна, но никогда не приходила на свидания раньше времени. В руках у нее ничего не было, но истинное значение этого факта открылось мне много позже.
Мы провели потрясающий вечер, празднуя мое двадцатитрехлетие, — возможно, слишком потрясающий. Мы бродили по магазинам и притворялись, будто только что поженились и теперь обустраиваем наше любовное гнездышко. Мы болтали, шутили, смеялись — я был на вершине блаженства. И неважно, что у меня не было ни работы, ни денег, ни будущего, — я был в гармонии с этим миром. Я был счастлив.
Мы ехали домой на «Фиате» ее матери, я сидел на переднем сиденье рядом с Агги. Не доезжая до своего дома, Агги свернула на Рилстон-роуд и остановила машину в тупике около Крестфилдского парка. Отстегнув ремень безопасности, она поцеловала меня. Ошибки быть не могло — это был прощальный поцелуй.
Этот поцелуй означал: «У нас ничего не получится».
Этот поцелуй говорил: «Мне от этого еще больнее, чем тебе».
Я подумал: «Это Последний Поцелуй».
Она сказала, что уже давно чувствовала, что я жду от нее большего, чем она может мне дать.
Она сказала, что мне нужен кто-то, кто сможет быть со мной всегда.
Она сказала, что она меня все еще любит, но теперь ей кажется, что этого мало.
Она сказала, что ей двадцать один, мне двадцать три, и нам давно пора жить полной жизнью, а мы вместо этого живем по привычке.