- И опять ничего? – заволновалась я.
- Именно, милая, именно, - вздохнул он, - это всё чрезвычайно напрягает, ведь тогда получается, что тут замешан профессионал. Ну, в смысле, представитель органов.
- Жуть, - вздохнула я, - это хуже всего. Такого трудно привлечь, знает множество лазеек. Как одна из версий – с милицейским рэкетом поцапался! Не захотел платить или что-нибудь в этом роде! Однако, версия весьма и весьма примитивная.
- Наверное, потому, что лежит на поверхности, - протянул Антон Антонович с горьким вздохом, - но разборки чисто мафиозные, однако, милицейский рэкет – тоже своего рода мафия! Ты уж разберись там, а я тут справки наведу, но о том, что ты тут замешана, никому ни слова.
- Да уж понятное дело, - вздохнула я, - над каждым, даже самым высоким чином, кто-то стоит. А что насчёт оружия?
- Ворованное, - пояснил он, - заявление подали давно, мы выяснили, в районное отделение милиции. Мы его со всех сторон прощупали, совсем старый дед, сам ничего не понимает. Висело ружьё, сколько времени в сарае, он им давно не пользовался, стар, стал для охоты-то, а раньше уток из него стрелял. А тут вспомнил, решил тряхнуть стариной, а ружья нет. Всю деревню перетряхнули, да что толку-то, по горячим следам надо было идти, а районные и не стали разбираться. Решили, что ружьё давно продали, и убрали папку в архив. Если кто что и заметил, то трясти, сама знаешь, надо было сразу, а кража-то произошла за полгода... Умельцы, блин! – в голосе генерала прозвучала тоска.
- О-хо-хо, - вздохнула я, - ладно, попробую разведать на месте.
Я убрала телефон в карман, а сама через оранжерею пробралась в дом. Остаток вечера прошёл тихо и спокойно...
Я проснулась очень рано, когда весь дом ещё спал. Все вещи давно были собраны, Макс спал под боком, а времени было только пять часов утра. Я выбралась из постели. Накинула шёлковый халат на шёлковую же ночнушку. И отправилась в ванную. Умывшись, спустилась на кухню, сварила в джезве крепкий кофе, и, перелив его в большую чашку, взяла из холодильника эклеры. Потом подумала, вынула кусок отбивной, солёную сёмгу, и стакан молока. Молочко я подогрела, добавив туда немножко мёда. И, уложив всё это на поднос, поднялась на четвёртый этаж, в свою мастерскую.
Тут у меня царит самый настоящий творческий бардак.
Конечно, Ира убирается, но она знает, что ничего переставлять нельзя, иначе я потом ничего не найду.
В последнее время я переоборудовала свой кабинет на втором этаже в некое подобие холла при библиотеке, а сама перебралась на четвёртый. Тут мне уютней.
В комнате всегда царит полутень, ведь прямо около дома стоит высокий тополь и ель. В соседнем помещении, которое я переоборудовала под кабинет, есть выход на балкон.
Я притворила дверь, поставив еду на столик, а сама подошла к мольберту, к которому ещё вчера прикрепила чистый лист.
В комнате был лёгкий полумрак, но мне это не мешало, я стала набрасывать контуры рисунка.
Это очень долгая и кропотливая работа, я наносила штрихи очень аккуратно, потом перекусила, и вернулась к рисунку.
Макс нашёл меня около десяти часов, когда я, прикончив кусок мяса, и запив тёплым, сладимым молоком рыбу, вернулась к мольберту.
- Ну, что, любовь моя, шифруемся? – спросил он, улыбаясь, - я тебя уже полчаса ищу по всему дому.
- Должен знать, раз меня нигде нет, а сумка на месте, значит, я рисую, - хмыкнула я.
- Или пишешь, - кивнул он, - или на рояле играешь, - он с лёгкой неприязнью посмотрел в сторону моего нового кабинета.
Ведь этот старинный рояль я привезла из Копенгагена, он антикварный, и тяжёлый, как собака, а затаскивали его на четвёртый этаж...
Мы выехали на двух машинах, моей и Макса. В мою уселись Анфиса Сергеевна и тётя Нуца с Василинкой.
А так же Октябрина Михайловна с Лизочкой. К Максу же Иван Николаевич и Саша с Лёней, по пути к ним сел и Дима.
Последнего не возрадовала перспектива ехать с Максом, но альтернативы не было.
Зато он сел со мной в самолёте, что весьма раздражало Макса.
Он чуть шею себе не свернул, а я вела ничего не значащие разговоры с Димой. Он рассказывал анекдоты, смеша меня, а я позабыла про проплывающие в иллюминаторе облака. Зато не надо напиваться!
А потом я увидела море. Потрясающее, красивейшее, бескрайнее!
Из окна самолёта море всегда изумительно, бирюзовое, окаймлённое ажурной полоской белого песка.
- Оно такое красивое, - с нежностью сказала я, - похоже на ожерелье.
- На что? – удивился Дима.
- Это белое кружево, как платиновая оправа, а море, как звездчатый королевский сапфир. Хотя можно сравнить и с кружевным платком...
- Хочешь такое ожерелье? – тихим голосом спросил он.
- Я люблю украшения, - улыбнулась я, - что-нибудь делаешь сейчас?
- Кое-что, - кивнул он, и его взгляд стал отрешённым.
- А ты делал украшения для кого-то ещё, кроме меня? – спросила я.
- Нет, не делал, - улыбнулся он, - хотя Трейси намекала. Она видела кольцо с аметистом, ей оно понравилось, но я сразу сказал, что делаю драгоценности только для одной женщины.
- Вероятно, она была обижена, - протянула я.
- Вероятно, - кивнул он, - но мне всё равно, для меня существуешь только ты. Хочешь, я научу тебя играть на скрипке?
- А я сумею? – усомнилась я.
- Конечно, - кивнул Дима, - если слух есть, значит, сумеешь.
- А шрам? – со вздохом спросила я, - сомневаюсь, что мне отметина на шее придаст харизмы, в отличие от тебя.
- У меня нет на шее никаких отметин, - засмеялся он, и для достоверности задрал подбородок, - видишь что-нибудь?
- Не вижу, - пришлось признать, - а как тогда? У всех, кто играл когда-либо на скрипке, есть отметина.
- Просто бархатную накидку набрасываю на скрипку, - заулыбался Дима, - и всё.
- Проще простого! – выдохнула я, - тогда хочу! Ой!
- Что?
- Ведь и у Нуцико нет отметины! – воскликнула я, - и как я раньше не заметила? Но как же она на сцене выступала? С накидкой?
- Вот видишь, - рассмеялся он, - ты крайне невнимательна. Думаешь, я позволил бы учить Василису игре на скрипке? Она ж всё-таки девочка! А для девочки, прежде всего, важна внешность!
- Да, верно, - задумчиво протянула я, - так что насчёт сцены?
- Да она всегда выступала в длинном платье старинного фасона, - пояснил Дима, - с воротником под горло. А дома занималась с накидкой.
За разговорами время пролетело незаметно, мы приземлились в Афинах, в международном аэропорте «Элефтериос Венизелос».
- Мама, мама, мы уже Греции? – прыгала Василинка.
- Да, моё солнышко, - воскликнула я, - это уже Греция.
- А почему здесь так шумно? – спросила дочка, - это же страна Гомера!
Макс прыснул в кулак, Иван Николаевич закашлялся, а я звонко расхохоталась. Остальные просто улыбались.
- А что это – Гомер? – спросила Лиза.
- Я что-то не то спросила? – сдвинула широковатые брови Василинка.
- Нет, солнышко, - я погладила её по кудряшкам, - Греция действительно страна Гомера, да и не только его. Но современная Греция и Греция того времени разительно отличаются друг от друга. Понимаешь, милая? Иная эпоха, соответственно, иной уровень развития.
Василинка задумалась, получив пищу для размышлений, а Лиза продолжала скакать, дёргая меня за руку.
- Что это? Что это, мама? Что такое Гомер?
- Не что, а кто, солнышко, - воскликнула я, - это писатель, очень известный в Греции, да и вообще, по всему миру.
- А-а-а, - протянула Лиза, кивнув, и стала вертеть головой по сторонам, сразу потеряв к этому интерес. Она ещё слишком мала для Гомера!
Василинка тут же взяла меня за руку, Лиза попыталась с другой стороны, но мне было неудобно с багажом, и я кивнула Октябрине Михайловне. Пожилая женщина подхватила мою младшую дочку, и мы вышли на улицу.