Хвощевский вдруг вспыхнул, немного помешкал, но всё же разотважился и выпалил:
– Вы не имеете права запрещать…
– Зато имею право уволить тебя по такой статье, что ты вообще работу не найдёшь, – Ремир поднялся из-за стола, закинул на руку пиджак, взял портфель. – Вон отсюда.
Хвощевский скрылся. Следом за ним вышел Долматов.
– Ремир Ильдарович, вы надолго уезжаете? – спросила Алина.
– Дня на два…
Глава 17
Глава 17
Полина долго думала, как вернуть Долматову его вещи. Видимо, он удирал от неё в такой спешке, что позабывал половину. Сейчас в ней клокотала не только обида, но и злость, и даже чуточку презрения она к нему, такому замечательному и такому, оказывается, трусливому, испытывала.
Но в этом состоянии Полина, во всяком случае, могла держаться уверенно и владеть собой. А вот все выходные, начиная с субботнего утра, когда обнаружился позорный побег героя, она хандрила так, что из рук всё валилось. Оплакивала свою несбывшуюся любовь, чувствовала себя обманутой, раздавленной и глубоко-глубоко несчастной. Вспоминала его горячие поцелуи, от которых сердце замирало, и тут же слезами уливалась. Ну и ругала себя, конечно же, на чём свет стоит за глупость, за слабость, за напрасные надежды. Размечталась! Возомнила! И ведь ей не семнадцать лет, чтобы о принцах грезить, чтобы так опрометчиво голову терять.
Но он тоже хорош! Какие слова ей нашёптывал. Единственной, называл, самой-самой… А потом сбежал, даже не попрощался, даже слова не сказал. Разве люди так делают? А он поступил с ней, как с продажной девкой. Сделал дело и – ноги в руки. Вон даже кошелёк оставил. И плевать ему на её чувства. Или что, он думает – раз директор, то можно вести себя вот так? С любой? А если бы она ему не подвернулась в коридоре, он бы вот так же уехал с той бухгалтершей?
Подушка ещё пахла чёртовым Клайвом Кристианом. Она сначала сдёрнула наволочку, но загрузить в машинку так и не решилась. Осела в ванной и разрыдалась в неё. Самой сейчас противно вспоминать, как она там сидела на корточках на холодном полу, вдыхала запах и плакала, ощущая себя слабой, одинокой, униженной и никому не нужной. А это ведь не так! Она сильная, она нужна Сашке, а унизить человека вообще можно только тогда, когда он это позволяет, когда сам себя чувствует униженным.
Но это сейчас она переболела, сумела настроиться, а тогда являла собой очень жалкое зрелище. Только приезжая к Саше, получалось кое-как собрать себя в кучу, нацепить гримасу счастья и источать радость, пока не попросят на выход.
А вечера в пустой квартире! А ночи! Четыре ночи ада! Нет, три. В последнюю она неожиданно быстро и крепко уснула. И проснулась в среду пусть всё такой же несчастной и с тяжёлым сердцем, но вполне себе бодрой и решительной. Даже надела ему назло шёлковой нежно-розовой кофточке с рукавами-крылышками. Хотя назло – это самообман, конечно, вообще-то ничего другого просто не было. Но ей нравилось думать, что назло, что это вроде как протест.
Ну а вещи, им позабытые, собрала в плотный бумажный пакет. Предварительно осмотрела, конечно. Часы «Ролекс» – ох, ну, разумеется, что ещё может носить такой сноб? Портмоне Боттега Венета – из той же оперы. Внутри – кредитки, визитки, и денег прилично. Погуглила – стоит такой кошелёк столько, сколько она за месяц не проживает. А уж про распоследний айфончик и говорить нечего. И вот такое добро своё он не побоялся бросить? Неужто ему мысль о ночи, проведённой с ней, была настолько невыносима и неприятна?
Какой же он подонок, всхлипнула Полина. И ничем, оказывается, он не лучше Назара. Один лишь вид серьёзный.
Эти его вещички она решила передать через охрану. Посчитала, что они её даже по имени не знают, так что в случае чего растрепать не смогут. Да и наплела им, что директор забыл всё это в пятницу в ресторане – те с пониманием ухмыльнулись, но пакет, конечно, взяли и пообещали тотчас связаться с приёмной.
Можно было, конечно, отдать ему лично, а заодно и в глаза его бессовестные посмотреть, но обида не позволила. Нет уж, теперь она и сама не хочет его видеть.
А дальше, стоило подняться на второй этаж, начался просто какой-то сюр, причём кошмарный. На неё косились все и каждый, как на чумную. Полина недоумённо озиралась, силясь понять, что опять не так.
Ближе к обеду ситуация обострилась ещё сильнее. Изо всех углов доносились шепотки. Стоило ей пройти мимо людей, как тут же все замолкали, оглядывались, таращились на неё, а вслед – опять говорили о ней. Что о ней – это точно, несомненно, потому что свою фамилию всегда улавливаешь чётче всего. Но вот о чём конкретно говорили? Не разобрать.