— Мне тоже полагается за то, что я отказался работать в Германии.
В этих словах было все: и признание того, что он страдает от голода, и просьба извинить его за то, что он сегодня решил помочь своему ребенку расправиться с курятиной. Но если уж говорить по правде, то Визе еще ни разу не работал — ни в Германии, ни в Бельгии — и вряд ли когда-нибудь вообще станет работать. Он предпочитает попрошайничать. Впрочем, то, что ему удается выклянчить у крестьян («Все они немецкие холуи», — утверждает Визе), не стоит даже упоминания.
— Никто ни разу не предложил мне цыпленка, — сказал Визе, не спуская глаз со школьных дверей и перекладывая свою мисочку из одной руки в другую.
Из школы показались дети, держа в руках мисочки и кружки, в которых действительно оказалось мясо тунца, а не м-м-м… тенца. Визе посмотрел на него и сказал:
— К тому же это рыба, которую я не выношу.
ПЛЕВАТЬ МНЕ НА ОТЕЧЕСТВО, если даже весь мир станет пробельгийским. Я всего лишь человек, которому хочется, чтобы на столе у него было немножно еды и в печке немножко угля, человек, которому необходимо тепло постели, тело жены и глаза ребенка, он отнюдь не считает себя пупом земли, просто хочет быть человеком среди людей, и он любит людей, А НЕ ОТЕЧЕСТВО.
У меня нет ничего общего с Адрианусом Схонеформом (это псевдоним Андре Гатликкера[14]), интеллигентом, который — подумайте только — пишет стихи и рассуждает о том, является ли слово «писать» подходящим для этого акта словом. Может быть, лучше подходит слово «творить»? И вот этот близорукий человек безостановочно творит: пишет стихи. И пусть рушится весь мир — он все равно будет писать стихи; о луне, о своем одиночестве и о боге, а между делом составляет список писателей-евреев и писателей-коммунистов, которых следует расстрелять.
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЕР
Я сижу на скамейке у себя в саду, там, где сходятся все окрестные сады, и вижу за забором у Стафа Списа незнакомого господина, который, обращаясь ко мне, говорит, что погода сегодня исключительно хороша для этого времени года. Я теряюсь в догадках: кто же это может быть? Дело в том, что о хорошей или плохой погоде говорит обычно люд трудовой, вернувшись вечером с работы. Днем же о погоде разговаривают люди, слушая которых хочется вытащить записную книжку и записать услышанное: это те, кто промышляет по ночам углем, это контрабандисты и члены Черной бригады, которые, как они сами заявляют, здесь никого даже пальцем не тронут, так как резвятся в другом месте. Этот господин, у которого между котелком и грязным воротничком я обнаружил лицо с выражением, как у побитой собаки, оказался контролером мяса. В начале своей карьеры он занимался подержанными автомобилями: покупал и продавал их, пока не обанкротился. Потом он занялся сосисками и сыром в компании с человеком, который понимал толк в сосисках и сыре, но у которого не было денег, а когда они у него были, то он пропивал их, так что в конце концов обанкротились оба. Теперь он оставил все дела и служил в мясном контроле.
Он сидит передо мной на скамейке, греется на солнышке и говорит, говорит без конца, рассказывая о приключениях, где героем является он сам, а люди, с которыми он имеет дело, даже не подозревают, что за важная персона перед ними.
— Конечно, я мог бы заработать большие деньги, — говорит он. — Я всю жизнь занимаюсь коммерцией. Но я не такой, как один мой знакомый контролер, который имеет дело с крестьянами — инспектирует хлева. Он, к примеру, говорит: «У вас в плохом состоянии хлев, я вынужден завести на вас дело. Я к вам наведаюсь денька через три». Через несколько дней он приходит и снова осматривает хлев. Но там ничего нового, за исключением окорока, который висит перед ним на стене. На следующей ферме его ждут масло и яйца, а там еще мешок пшеницы и молоко. Да, — говорит господин, — вы должны написать об этом книгу, только никто этому не поверит… Я не знаю, о чем вы пишете, так как ничего не читал, но вот Эрнест Тиммерманс,[15] тот пишет книги, которые убаюкивают людей, а ведь книги нужно писать, чтобы их пробудить. Если бы я мог, я написал бы об одном контролере из мясного контроля. Последний раз у него было какое-то недоразумение с возчиком — так, пустая ссора, и вдруг он видит этого возчика: тот запряг в повозку хромую лошадь и куда-то направляется. Контролер идет следом, и вот, дойдя до улицы… — я даже могу назвать эту улицу, если нужно, — лошадь не может сдвинуться с места. Контролер говорит:
— Ваша лошадь хромает.
Возчик: