— Жаль, отец не видит, какие деньги я теперь зарабатываю, — сказал он.
В это время открылась дверь кафе, и на пороге появилась жена булочника, разыскивающая пропавшего мужа.
— Ты опять нализался и платил по тридцать пять франков за рюмку? — спросила она.
Булочник втащил ее внутрь, крепко обхватил за талию и начал с ней кружиться. Он непременно хотел, чтобы и она тоже выпила. А потом он снова заплакал и сказал:
— Я только что рассказывал, что бедный отец не узнает, какие деньги мы с тобой зарабатываем.
— Замолчи! — сказала жена.
Пианино внезапно перестало играть, и мы все умолкли тоже. Булочник повернул к нам свою глупую физиономию и неловко выпрямился, желая показать, что он не такой уж пьяный.
— Я знаю, что говорю, — сказал он.
— Нет, ты не знаешь, что говоришь, — возразила жена.
И она принялась втолковывать нам, что сейчас каждый думает, будто булочники зарабатывают кучу денег, но это неправда. После войны люди узнают, что для них сделали булочники.
— Да? — сказал хозяин кафе и поинтересовался, почему же тогда пайковый хлеб такой плохой. — Даю голову на отсечение, что там нет ни крупицы муки.
— Конечно, там нет муки, — подтвердил булочник, — только отруби, шелушеный овес и молотые каштаны.
— Вот видите, — сказал хозяин кафе. — А когда мы получаем пайковую муку и печем хлеб сами, то мука там остается. Как же это получается?
Булочник промолчал, отвернув в сторону свою глупую физиономию, и вышел из кафе, и его жена за ним следом. Они купили наше пианино, хотя на нем нужно играть самому, а ни булочник, ни его жена играть не умеют.
— Я заставлю играть маленькую Мис, — заявил булочник.
Богачи, которые считают себя патриотами, говорят, когда прилетают самолеты: они должны бомбить КАЖДУЮ НОЧЬ, КАЖДУЮ НОЧЬ, а сами крепко-накрепко запирают свои ворота и калитки, чтобы рабочий люд, что бежит от бомбежки с фабрики или со станции, не вздумал прятаться в их саду и мять траву.
А бедняки если и упрекают богачей, то тихонько, про себя, чтобы их никто не услышал. Может быть, это новая форма патриотизма? Но почему тогда ворованный на железной дороге уголь они продают не своему брату бедняку, а богачам, хотя сами сидят в холоде?
Англофилы не могут слышать дурного слова об англичанах: они и хорошие, они и добрые, они и храбрые, они и самые лучшие солдаты, и здорово танцуют свинг — а свинг, как известно, лучший танец в мире, — а их противники утверждают, что англичане трусы и ничего не умеют делать и только танцуют свинг, а свинг, как известно, самый безнравственный танец в мире.
В наш дом врываются гестаповцы, загоняют жену в угол и бросаются в садик, где я как раз высаживаю рассаду, — и все это только для того, чтобы проверить мои бумаги. А я уж подумал было, что моя песенка спета, и почти ощутил удар резиновой дубинки по голове.
В перерывах между бомбежками молодежь изобретает новую моду: длинные волосы и очень короткие брюки. В танцевальный зал, желая попугать молодых людей, врывается эсэсовец с револьвером в руке. Еще вчера этот тип вместе с другими вломился в дом, где они изнасиловали женщину, испоганили детей и разнесли в щепки скудную мебель. Потом оказалось, что они ошиблись номером дома.
Браль признается мне, что он плакал, когда узнал об освобождении Сталинграда. «Теперь к нам придут большевики», — говорит он срывающимся от страха голосом.
А дочь Бооне говорит, что русские бомбили Берлин, потому что большевики — не люди. «А ты не слышала, что немцы уничтожают русские города?» «Я в это не могу поверить», — говорит она.
АЛЬБЕРТИНА СПАНС
Альбертина Спанс была очаровательной, очень веселой и очень некрасивой женщиной. Она лишилась всех зубов, так как они у нее начали выпадать от голода, а денег, чтобы заказать протез, не было, так она и осталась без зубов — глаза тридцатилетней женщины, а рот восьмидесятилетней старухи. Каждый полдень мы ходили вместе с ней в общественную столовую Леопольда III, где нам бросали в мисочку две картофелины и кусочек мяса (закройте дверь быстрее, чтобы не сдуло обед!). Вместе с нами ходила еще одна женщина — как же ее звали? — которую недавно хватил удар, и она умерла; так вот она все время выходила из себя и обзывала нас немецкими прихвостнями, когда мы уверяли, что война продлится не менее пяти лет.