— Кажется, мы с тобой договаривались. Пока не в Махавире — ты не демонстрируешь всем и каждому, что можешь обходиться и без обруча, — Аджит подается вперед, приближаясь к сыну. Как бы он ни был виноват, но перекрикиваться с ним через весь зал — настроения нет. Это можно оставить и для более серьезных проступков. Хотя… Так сходу, что-то серьезнее очередной безалаберной выходки придумать сложно.
— Не хочу носить эту гадость, — Викрам неприязненно морщится и с размаху швыряет кольцо в первую попавшуюся на его пути вазу, — ты сам его не носишь. Сам знаешь, что от него голова раскалывается.
Ну, на самом деле не поэтому.
А потому что только раз в своей жизни решил изменить истинной своей ипостаси и примерил на некоторое время человечью. С тех пор не видел в этом ни малейшего смысла. Уж кто если не верховный повелитель нагов будет преподносить свою настоящую природу как незыблемое и прекрасное.
И вот это кстати можно озвучить!
— Папа, ну не начинай, я это уже двести раз слышал, — сыночек встряхивает лохматой головой, — ты ведь не за этим меня позвал. Для выволочки. Давай. Я уже настроился.
— Настроился? — Аджит насмешливо приподнимает брови. — Тогда где твой скорбный вид, сын мой? Где глубокое раскаянье своим неприемлемым поведением? Знаешь ли ты, сколько турнирных судей сорвали голоса, пытаясь докричаться до тебя, когда на поле начала твориться вся эта волшебная круговерть? Знаешь, вижу. Ну и где положенное твоей ситуации осознание?
Отпрыск натурально морщит нос, пытаясь то ли разреветься, то ли рожу скорчить. Под конец только смешок издает и разводит руками.
— Прости, отец, но это выше моих сил, — драматично вздыхает он, — давай ты меня просто отругаешь, а я молча послушаю. И сойдемся на том, что мне стыдно. Внутри. Очень глубоко.
В любой другой день Аджит только порадовался бы и остроумию, и смелости выращенного им сына. Но сейчас — хотелось вспомнить, сколько раз его няньки просили всыпать будущему наследнику Махавирского трона две дюжины горячих. Ну, не розгами, так крапивой. Аджит жалел крапивы. Да и отпрыска тоже. И дожалелся!
— Мы не один раз говорили, Викрам, доблести — свое время. Ты несешь ответственность за свою жизнь не только перед собой, и даже не только передо мной. А перед всем нашим народом. Когда меня не станет — ты займешь мой трон.
— Жду, не дождусь, папа, — мрачно вздыхает мальчишка, — только ты это. Не особо с этим торопись.
— Шутишь? — Аджит снова приподнимает бровь, но на этот раз — это уже знак закипающего раздражения. — Ты будто не понимаешь, о чем я тебе говорю.
— Не понимаю, — Викрам мрачнеет, становится похож на молоденького упрямого бычка, — там морок был. Обычный пыльный морок. А все так всполошились, будто громы, молнии и три тысячи чертей по мою невинную душу. Если бы я ушел с поля — тур бы не зачли. И я не смог бы сойтись вничью с этим ушастым. Разве не ты говорил, что победа стоит риска?
— Не эта победа. Не такого риска! — приходится следить, чтобы голос не повысился до откровенного рыка — сейчас живость наследника не только не умиляет, а бесконечно раздражает Аджита.
Аспес всемилостивый, как же мальчишка похож на мать. На эту человеческую ведьму с её чересчур длинным языком. И как раздражает это нежелание слышать вообще хоть что-то. Только себя и слышит.
Вот, снова что-то бубнит с крайне недовольным видом.
— Ну облепило меня глиной. Она ж сразу осколками пошла. Чего вы все так возмущаетесь, будто… А, я уже говорил про чертей, да? Ну, блин, надо другое сравнение придумать, — Викрам сводит брови над переносицей и задумывается.
Да, сегодня разговор точно впрок не пройдет.
— По возвращении ты отправишься в Гарген, к генералу Дихраму.
— К дяде?! — Викрам подскакивает, тут же резко меняясь в лице. — В его гарнизон?
Отец же, подавляя в себе накатившее было сожаление о наложенной страшной каре, кивает.
— Он давно предлагал повторить твой курс военной подготовки. Думаю, шесть месяцев в его школе пойдут на пользу твоей самоуверенности. Возможно, ты даже усвоишь, что некоторые вещи выше твоего разумения, и научишься понимать, где следует проявлять характер, а где — разум.
Викрам — не из тех мальчишек, кто будет выть и умолять о помиловании. Нет. В этом он как раз удался в Аджита — гордый и самолюбивый, до умопомрачения. Поэтому он сжимает кулаки, стискивает зубы, но натягивает на лицо самую презрительную из всех имеющихся в его арсенале рож.