Потом, дома уже, отобедав и напившись чаю, они еще раз обсудили список гостей. Со стороны Маруси народу получалось мало. Кого ей особо приглашать-то, кроме мамы?
Родственников – раз, два и обчелся, одни только подружки в том списке числились. Ну, Анночка Васильевна еще, конечно же… Не образовалось у нее в жизни ни теть, ни дядь, ни племянников. Мама у родителей одна дочь была, а отец… Про отца вообще помолчать лучше. Хотя Ксения Львовна отмолчаться ей не позволила, пристала с ножом к горлу:
– Марусь, так я не поняла. У тебя что, папы вообще никогда не было, что ли? Он умер, да?
– Нет. Не умер.
– Тогда как же? Они с мамой развелись? Не живут вместе?
– Нет. Не живут.
– А ты что, не хочешь поддерживать с ним отношения? Ты извини меня, конечно, что я так назойливо спрашиваю, но, может, все-таки стоит позвать его на свадьбу? Он же отец.
– Н-нет, не стоит…
– А мама твоя как считает? Можно, я с ней на эту тему поговорю?
– Нет! Нет, не надо с ней говорить! – От вопросов Ксении Львовны Маруся уже не знала куда деться. – Тут, понимаете… В общем, не надо, и всё…
– Да ты расскажи, Марусь, – проникновенно глядя ей в глаза, проговорила Ксения Львовна. – Чего ты так смущаешься? Мы же не чужие теперь. Мы всё друг о друге знать должны. У него другая семья, да?
Вот же пристала, липучка любопытная. Ну что, что Маруся рассказать должна? Что она этого самого отца отродясь не видывала? Что тема эта вообще у них в доме была запретной, с тех самых пор, как она себя помнить начала? Неприятной была тема, лежала «проклятьем на всем роду», как выражалась бабушка, когда еще жива была. И ей, стало быть, Марусе, тоже от того проклятья большой черный кусок достался. Прилетел камнем еще в раннем детстве, когда соседские мальчишки с их улицы вдруг заголосили, показывая на нее пальцами:
– Эй, Мурка! Пацаны, она же никакая не Машка вовсе, а Мурка! Настоящая воровская дочка! Эй, Мурка, Маруська Климова, прости любимого!
Она тогда и не поняла толком, почему вдруг обрушилось на нее это ребячье смешливое презрение. А только окатило вдруг с головой, толкнуло в спину, заставило бежать домой, не чуя под собой ног. А дома – дрожащим голосом первый вопрос матери: за что они меня, мол…
– Вот! Вот оно! – поднял на мать сухой указующий перст дедушка, и бабушка враз поникла, затрясла плечами, зашлась в тихом плаче. – Не распознала вовремя, от кого дитя понесла, покрыла нас всех позором. А теперь и дитю всю жизнь из-за тебя маяться придется! Было, было тебе говорено, Надежда…
– Ой, да откуда ж я знала-то! Ну что вы мне душу рвете и рвете! Что у него, на лбу, что ль, написано было, кто он такой. Он же любил меня! По-настоящему любил. Да вы и сами его не гнали! Вспомните-ка!
– Ну да, не гнали… Есть тут, конечно, и наш грех. А зачем девке фамилию его дала? Зачем назвала так? Будто клеймо ей на всю жизнь поставила!
– Ой, да откуда ж я знала! Дура была, вот и назвала…
Заплакав и махнув на стариков рукой, мать ушла в свою светелку и не выходила ни к обеду, ни к ужину, лежала на своей кровати, отвернувшись к стене. А Марусе так ничего толком никто и не объяснил. Дедушка молчал сурово, пыхтел «Примой», бабушка шаркала разношенными тапками, колготилась по кухне, как обычно, и шла от ее согбенной спины неизбывная виноватость…
Это уж потом, подрастая, Маруся собрала по крупицам всю правду о своем отце.
Из пьяных, застольных, стариковских разговоров, из соседских сплетен, из скупых материнских ответов на ее осторожные вопросы…
Марусина мама, Надежда Ивановна Федорцова, замужем никогда не была. То ли красотой по молодости не вышла, то ли время свое девичье упустила, но так уж сложилось, что вековала она свой век при отце с матерью да при хозяйстве в справном дому. Родители ее хорошими хозяевами были. И огород большой держали, и корову, и свиней выкармливали, соседям на зависть. Работы много – только успевай поворачивайся. Их дом во всем околотке самым зажиточным был. Так что задумываться Наде о своей незадавшейся женской судьбе особо некогда было. Вставай с первыми петухами, по хозяйству управляйся, потом на работу бегом беги – не дай бог опоздать. Потому что работа у Нади была очень ответственная – она работала диспетчером на станции. Один поезд ушел, другой пришел, все по расписанию. И жизнь шла по дням и минутам – тоже по расписанию. А только однажды произошел в этом расписании сбой – привела Надя домой со смены ночевщика, пассажира, от поезда своего случайно отставшего. Ну, привела и привела. Что ж, бывает. Они ж люди, а не звери, чтоб человека на чужой станции без ночлега оставить да в дом не пустить. И ни деду, ни бабке и в голову даже не пришло, что ночевщик тот мог бы и в гостинице заночевать. Не деревня же у них тут какая, а город большой районный. Кокуй называется. И гостиница в нем есть, и дом приезжих, да и на станции можно найти место, где голову приткнуть…