— Мутти, извини, это ей или мне?
— Это браслет с сердечками или с собачками?
Я заглянула в длинную бархатную коробочку.
— С рубиновыми сердечками.
— Тогда ей.
Когда все было готово, Бриджес погрузил огромные картонные коробки, наполненные плодами наших трудов, в машину и повез эти щедрые дары вместе с дарительницей в дом Гилберта. Она разложила подарки, которых он в глаза не видел, под елкой, напомнила ему еще раз, что это подарки его дочери от него, а не от нее, и уехала — пусть он один порадуется вместе с ребенком. А я в это время завернула вещицы, которые сделала сама, в тайно приобретенную во время покупочного бума упаковку. Мне ужасно нравилось то, что я сделала! Маленькие снеговички в глубоком «снегу» с дитриховскими цилиндрами на голове. Хотя я никогда не видела настоящих снежных баб, я питала к ним слабость. Принес свои подарки Брайан; это были единственные свертки, чье содержимое не было мне известно. Наши роскошные пакеты привели его в восторг — они и правда изумительно выглядели под елкой, которую дворецкий установил возле пианино. Хотя на этот раз не было ни музыки, ни праздничных сюрпризов — я была уже слишком велика для всего этого, — мы в тот год все же хорошо встретили Рождество. Мама всплакнула в разговоре по телефону со своей матерью и Лизель. У меня тоже глаза были на мокром месте, когда я желала Тами веселого Рождества; в остальном эти два дня были приятными, а «Венецианский купец» от Брайана порадовал меня больше всех подарков.
В конце концов Джон Гилберт не смог участвовать в «Желании». Незадолго до Нового года у него случился сердечный приступ, и студия побоялась рисковать страховкой для такого «заменимого» актера. Мама занималась подготовкой костюмов на «Парамаунте» и исполняла роль Флоренс Найтингейл на Тауэр Роуд.
— Трэвис, мы можем использовать тот прелестный белый шифон, который мы припрятали. А в той сцене ей обязательно быть в неглиже? Они так надоели, все в них появляются, даже дурнушка Мириам Хопкинс.
— Что бы мы ни решили, это должно выглядеть соблазнительно. Ей ведь что-то от него нужно — или это теперь не так?
— Кто знает. Если Куперу позволят провести отпуск в Мексике, а не в Испании, всю картину могут перенести из Европы в Мексику, а мою роль сыграет Ломбард. Она ей очень подойдет. Давай скроим шифон по косой. Он будет ниспадать точно по фигуре.
— Мы можем накидку сделать по косой, может быть, опушим его мехом для тяжести?
— Очень хорошо.
Трэвис засиял. Она продолжала:
— Но нам нужна длинная линия внизу. Может быть, присборим немножко с одного боку, а линию продолжим от бедра?
— А что если нам для опушки взять роскошного белого песца?
— Но в две шкурки шириной, иначе на пленке будет смотреться «бедно» Надо обузить низ, чтобы юбка была в обтяжку. По крайней мере я сейчас действительно худая. Я сказала Джеку, что единственный положительный момент в его сердечном приступе — то, что мне не надо волноваться по поводу своего веса.
— Может быть, нам сделать длинный шлейф? Не обязательно, но на длинных планах и на фотоснимках с ним ты будешь как будто на пьедестале.
Если вам когда-нибудь представится возможность увидеть «Желание», обратите внимание на белое шифоновое творение двух этих непревзойденных художников! Головокружительная смесь соблазнительности и утонченности. Дитрих, опирающаяся на балконную дверь, укутанная в шифон и лисий мех, — зрелище опьяняющее.
Мы были в гардеробе, продолжали работать над костюмами. Мама пришла из отдела музыки.
— Трэвис, ты не представляешь себе, что это за песня! Невероятно! Что случилось с Холландером? Слишком долго живет в Голливуде? Его песни для «Голубого ангела» были не бог весть что, но все-таки в них что-то было! И их можно было петь, а это!.. Вот послушай! «Ты здесь, и я здесь, твои губы и мои губы… не спят!» И последнюю строчку надо провизжать — она поднимается на целую октаву! Думаешь, это все? Нет, там есть дальше: «Во сне, таком божественном…» и что-то ужасное в таком же духе, и наконец мощный финал, полный волнующих интонаций: «Может ли это быть, что сегодняшняя ночь — та самая ночь?» Представляешь?.. Вот я за пианино, в восхитительном платье, украшенном перьями белой цапли, и пою это убожество…
Несколько дней она ходила по студии, напевая: «Твое ухо и мое ухо, твои губы и мои губы…»
Никто не заметил, что она вместо «here» пела «ear» Все думали, она репетирует. Трэвис и я умирали со смеху. Когда мы уже снимали эту сцену, Трэвис специально пришел на площадку. Увидев нас, стоящих в ожидании того самого момента, она нарочно пропела громко и внятно: «Твое ухо и мое ухо», — чем загубила дубль.