— Чтобы все видели? Пошли… Мы уходим. — И мы поспешили сесть в наш черный катафалк и выехать за ворота «Парамаунта», где упитанный мужчина в комбинезоне учил Дитрих маневрировать, а я следила за временем.
Когда мы вернулись на съемочную площадку, мама уже свободно управлялась с рулем. Борзаге не задавал вопросов, он совершенно успокоился. С Хэнка взяли клятву хранить молчание, вручили чек на внушительную сумму, одарили долгим поцелуем и отправили обратно к Кросби в состоянии блаженного дурмана. В этот вечер моя мать, с шарфом вокруг головы, уселась на переднее сиденье рядом с Бриджесом и наблюдала по дороге домой, как он ведет машину. В постели, прежде чем заснуть, она сказала:
— Как можно желать зарабатывать на жизнь владением автомобиля? Но, знаешь, что интересно, — что такое опасное дело может быть таким скучным!
В последний день съемок «Желания» моя мать широким шагом направилась в контору Трэвиса и, как вкопанная, остановилась перед его столом с протянутой рукой. Он тоже видел ежедневную гонку и был готов к ответу. Вынув из элегантного бумажника хрустящую банкноту в сто долларов, он положил ее на мамину ладонь. Она засмеялась, сжимая бумажку в кулаке. Дитрих любила получать деньги, честно выигрывая пари. «Желание» было первым фильмом моей матери, который доставил мне удовольствие как зрительнице. Это было смешное, действительно остроумное кино, а не зрелище, заставлявшее вас трепетать от восхищения. На мой взгляд, Дитрих довольно легко преодолела переход от «искусства» — к «развлечению» Прошло еще четыре года, прежде чем она проделала это еще раз.
«Парамаунт», рассчитывая на успех Дитрих в «Желании», предоставил ей недельный отпуск, а затем поторопился занять ее в следующем фильме.
— Ты слышала название? Никто не станет покупать билеты на Дитрих, снявшуюся в чем-то, под названием «Отель «Империал»» в роли очередной крестьянки! Сколько «причесок с косами» мы можем придумать?
Мы находились в грим-уборной, ночью, и спокойно работали с Нелли. Мать потягивала крепкий кофе.
— Я думала, что после «Желания» дела наконец пойдут лучше. Ну почему, почему я должна работать со старым сценарием Полы Негри? Эдингтон говорит, что только Любич может делать мои фильмы. Это предусмотрено моим контрактом.
Нелли не дала ей договорить.
— По последним слухам, он покидает «Парамаунт».
— Прекрасно! Тогда я не обязана делать эту дурацкую картину!
Впервые за эти дни она казалась счастливой.
— А ведь неплохая идея у этого Генри Хатауэя. Поначалу, когда сценарий назывался еще хуже — «Я любила солдата», — он мне о нем рассказывал. Неплохо придумано — дать ей перед камерой измениться под влиянием любви. Это не спасет фильм, но мысль хорошая. Показать трансформацию легко. Сначала не используем накладные ресницы, только подкрашиваем мои светло-коричневой тушью, делаем тонкий рот, запудривая снизу. Не подчеркиваем линию носа, при этом затеняем крылья. Ставим основной свет пониже — получится детское лицо. Кроме того, никаких белых линий во внутреннем углу глаз — так они сильно округлятся. Потом мы постепенно добавляем… сначала рот полнее, потом нос тоньше, потом, очень постепенно, придаем таинственность глазам, передвигаем основной свет выше с каждым кадром — пока не получаем Дитрих. Все это просто. Считают, что это грандиозная идея, но одна идея не спасет сценарий.
Она была права. К счастью, Любич и впрямь ушел с «Парамаунта», а Дитрих, воспользовавшись своим правом по контракту, ушла из фильма. Впрочем, мне бы хотелось увидеть, как она проделывает задуманное превращение.
От разгневанных администраторов «Парамаунта» и настойчивых звонков Луэллы Парсонс мы убежали в маленькую горную деревушку с бревенчатыми домиками, мужчинами в клетчатых фланелевых рубашках, похожими на Уарда Бонда, с женщинами в хлопчатобумажных платьях, типа Марджори Мейн, и с высокими темными соснами вокруг студеного озера. Мне нравилось в Лейк-Эрроу-Хед. Моя мать считала эти места сверхтипичным образцом «сельской Америки». Когда Бриджес первый раз отвез нас в местный магазин, она только бросила взгляд на бочонок с крекерами возле пузатой плиты и спросила: «Какой фильм вы сегодня снимаете? В нем играет Рин-Тин-Тин?»
Пока моя мать заказывала у Буллока толстые свитера с «немедленной» доставкой и варила галлонами чечевичный суп, которым я согревалась, я собирала симметричные сосновые шишки, кормила лоснящихся белок и лежала на острых сосновых иголках, глядя в небеса, будто срисованные с открытки. Если я лежала долгое время очень тихо, то на ветви сосен надо мной садились передохнуть голубые сойки и хохлатые кардиналы. Иногда форель волновала спокойную поверхность озера, тогда, взрываясь цветом, птицы вспархивали и перелетали, чтобы украсить собой уже другое дерево.