Моя мать была настолько убеждена, что дикие индейцы Аризоны не подозревают о существовании туалетной бумаги, что накупила ее шесть ящиков, пометив на картонках: «Сад Аллаха — Марлен Дитрих — ванная, личные вещи».
Переезд в заштатный городок Юма был очень долгим. Пока мать занималась стерилизацией санузлов и переоборудованием нашего гостиничного номера, меня послали вперед, в пустыню, присмотреть за «Сундуками из гардеробной — № 1, 2, 3 и 4».
Горячий ветер трепал брезент. Насколько мог видеть глаз, среди песчаных дюн тянулись палатки — картинка, словно взятая из Киплинга. Если бы не нагромождение деревянных настилов, сундуков, генераторов, рефлекторов, дуговых ламп, длинноногих микрофонов, вкривь и вкось расставленных в мелком песке, я не удивилась бы, если бы здесь появился Гунга Дин. Съемки на натуре всегда чем-то напоминают военные маневры. Местность привнесла в это дополнительный драматизм.
Нелли, украденная с «Парамаунта» благодаря хитроумной тактике, о которой я так и не узнала, приехала с расческой наперевес, и мы отправились на работу. Моя мать была так занята предводительством актерами в их каждодневном бунте против сценарных диалогов, что в ответ на мою просьбу мне было даровано разрешение уехать из гостиницы и жить вместе со съемочной группой. Кроме того, похоже, она увлеклась неким джентльменом, присланным к нам со студии. Его официальный статус был довольно расплывчат, зато он был строен и нес на себе едва ощутимый отпечаток Новой Англии. Я знала, что это ей понравится. Если бы его присутствие дало мне возможность оставаться в пустыне и не возвращаться в гостиницу, я была бы на его стороне на все сто процентов — кто бы он ни был.
Нас будили не сигнальные горны, а двигатели грузовиков. Когда я слышала их мощные моторы, откашливающие ночную порцию песка, я знала, что мой час настал! Выходит Предрассветный Патруль! В своих любимых ковбойских сапогах, достав спрятанную когда-то палку от змей, я докладывала Змею и Скорпиону, что заступаю в Наряд. Нашей обязанностью было охранять те дюны, которые предназначались для съемок в данный день. Мы должны были очищать территорию от всего, что бегает, ползает или катится. Но те, что по-настоящему были опасны и ходили, вертикально выпрямившись, не включались в данное нам предписание. Закутанные от холода ночной пустыни, с руками, защищенными жесткими кожаными перчатками, с электрическими фонариками, пятна света от которых выплясывали польку, мы рыскали по пескам в поисках тех беззащитных существ, которые, не будучи способны поддерживать нужную температуру тела, лежали вялые от холода в ожидании, когда солнце согреет и вернет их к жизни. Мы не убивали нашу добычу, мы держали ее в клетках, и к тому моменту, как нас отозвали со службы, у нас собрался довольно славный маленький зоопарк.
После нас приходили плотники со своими платформами и настилами, на которые ставились камеры, микрофонные журавли, генераторы, грим-уборные для звезд, переносные туалеты, палатки, и бесценные режиссерские кресла. Поскольку «Сад Аллаха» был одной из первых картин, снимавшихся на натуре в цвете, мы зависели от естественного освещения. Он диктовал съемочные часы. Чтобы ухватить полупрозрачный, как розовая раковина, рассвет в пустыне или кроваво-оранжевое золото закатов, мы работали, когда это было нужно, и использовали каждую минуту. В любой момент, когда появлялся нужный свет, каждый должен был немедленно быть готовым и занять свое место. Но природа знала, как оставить нас с носом. К тому же она не обращала внимания на нормы трудового соглашения. Влияла на нашу жизнь и сильная жара. Пятьдесят градусов в тени делали работу с одиннадцати до трех невозможной. Даже если режиссер хотел этого — пленка расплавилась бы! Понимание многих вещей давалось нам тяжело. В обычных условиях было принято место съемок следующего рабочего дня выбирать в конце дня предыдущего: «Видишь ту песчаную дюну, вон там, большую, слева. Завтра установим аппаратуру».
На следующий день, на рассвете, люди и оборудование были готовы отправиться в путь, но… куда? Где намеченная дюна? Пустыня знала, как передвигать свои горы прямо у вас под носом. Мы играли в прятки с песчаными дюнами в течение восьми недель. Помощник помощника ассистента режиссера получил новый титул — Наблюдающий за дюнами. Это был такой добросовестный молодой человек, что, когда все шли есть, он не покидал своего поста, продолжая следить за пустыней, пока кто-нибудь из нас не приходил и не сменял его. Довольно глупо было сидеть вот так и караулить передвижение песчаной дюны. Но после того, как я проделала это несколько раз, мне даже понравилось; это было весьма успокаивающее занятие, что-то вроде медитации дзэн. А песчаные бури! В течение двух недель, каждый день ровно в два пополудни, они нападали на нас. Они рвались сквозь наш брезентовый городок, полные решимости его разрушить. Вой этих ветров звучал так злобно! Внезапно они замолкали — и умирали! Полнейшая тишина, совершенно жуткая, как после землетрясения. Затем начиналось высмаркивание носов, кашляние, сплевывание, посылание проклятий всего и вся, звяканье лопат — вся съемочная группа приступала к ежедневному откапыванию себя. А затем… рты раскрывались от изумления! Ведь всякий раз это происходило неожиданно! И всякий раз потрясало. Вы смотрите… а мир уже переменился! Пустыня переместилась к новому горизонту.