Мы отплыли под благородные звуки «Марсельезы». Возможно ли влюбиться в корабль? Я верю в это. «Нормандия» была не совсем кораблем. О да, у нее имелись тоннаж, балласт, капитан и команда, но это было всего лишь камуфляжем, который использовала какая-то таинственная богиня, чтобы возить по морям свой храм и его жрецов. Всем нам выпало счастье узнать ее и полюбить.
«Нормандия» была величайшим океанским лайнером! Никто не мог превзойти ее, никто и не превзошел. Праздник чувственности, творение французов — больших знатоков в этой области. С того момента, как вы увидели ее, вальяжно раскинувшуюся у причала, у вас перехватывает дыхание от изумления, и вам уже никогда не дышать, как прежде! Для меня, ребенка, она была волшебным царством. Мой собственный Диснейленд в стиле «арт деко» 1930-х годов! «Нормандия» была построена как демонстрация величайшего художественного достижения нации. Она составляла гордость своей страны. Она как нельзя лучше выражала то, на чем тогда стояла Франция, отразив в миниатюрном виде стиль, вкус, качество и художественное совершенство. При всем богатстве, грандиозности и величии у нее был ласковый характер, ей были свойственны спокойная заботливость, сила и надежность. «Нормандия» была самой Францией.
У нас довилевский номер, один из четырех «appartements de grand luxe», с индивидуальным дизайном, выполненным ведущими декораторами того времени. Мы могли похвастаться овальным салоном, двумя спальнями, в каждой по две кровати, мраморной ванной комнатой, круглой столовой, французскими окнами от пола до потолка, открывающимися на нашу собственную застекленную часть палубы, белым кабинетным роялем, стенами, обтянутыми обюссонскими гобеленами, выполненными в той гамме, которую в книгах по истории называют rose-beige. Конфетная коробка наполеоновской эпохи, которую можно описать только одним словом — «роскошно» Все это стало «нашими» апартаментами. И поскольку с тех пор мы путешествовали только на «Нормандии», она стала в большей степени нашим «домом», чем многие из настоящих домов, в которых мы жили.
Моей матери присылали так много бутылок шампанского, что одна стена нашей розовой столовой была уставлена ведерками со льдом, покоящимися на серебряных треножниках. Я повертела в руках бутылки, выбрала «Veuve Clicquot, 1928», взглянула на карточку и увидела, что она от нашего знакомца из Новой Англии. Что ж, он быстро выучился.
Я как раз пыталась выдумать предлог, чтоб получить разрешение отлучиться, когда моя мать произнесла:
— Радость моя. Спустись вниз и спроси у эконома, в какой из вечеров они намерены показать «Желание».
Я подала ей бокал шампанского, вежливо прикрыла нашу розовую дверь и… помчалась! Я и мечтать не могла о том, чтобы освободиться так быстро! Мы находились так высоко в нашем неприступном вороньем гнезде, что я, заблудившись, только с третьей попытки добралась до главного вестибюля. По пути я обнаружила гриль-ресторан: высокие зеркальные колонны отражали танцевальную площадку, все было отделано черной кожей, блестящей сталью и граненым стеклом. Графиня ди Фрассо, наверное, сошла с ума, увидав это впервые. Хотя на «Нормандии» был поразительной красоты ресторанный зал для пассажиров первого класса, в котором на площадке размером с футбольное поле могло разместиться семьсот человек и который был украшен парящими в воздухе гирляндами из множества лампочек, образующими фигуры в форме опрокинутых вверх дном лаликских свадебных тортов; повсюду — кристофльское серебро, лиможский и дехавиландский фарфор, мерцание хрусталя-баккара несмотря на это, «Нормандия» предлагала своим пассажирам еще и исключительный в своем роде роскошный гриль-ресторан. В то время, как очень богатые люди ели свой pate de foie gras (паштет из гусиной печенки) в главном ресторанном зале, очень богатые и знаменитые смаковали свои блюда наверху в гриль-ресторане. Перед Второй мировой войной такой снобизм считался приемлемым, на это смотрели сквозь пальцы.
Я нашла главный вестибюль и остановилась, потрясенная, в окружении четырех массивных лифтов с раскрытыми дверями; их кабины были украшены черными филигранными узорами из железа с инкрустацией в виде позолоченных зубчатых раковин. Даже в «Уолдорфе» не было ничего подобного! Никаких холлов с пальмами в кадках, никаких судачащих старых дев. Здесь синкопированные мелодии Ирвинга Берлина и Коула Портера скользили по воздуху, взлетали, падали вниз и плавно раскачивались! Если бы Фред Астер и Джинджер Роджерс пронеслись мимо, вращаясь, щека к щеке, я бы не удивилась. Весь корабль был как произведение Базби Беркли — классный.