Выбрать главу

Целую,

Мутти

Она прилагала к письму свою фотографию в «яхтсменском» наряде, снятую фон Штернбергом. Фотография произвела такую сенсацию среди дам из высшего общества Малибу-Бич, что, как она написала на обороте, студия планирует растиражировать ее тысячами с надписью: «Женщина, которая нравится даже женщинам». Мой отец посмеялся, вставил ее в рамочку и поместил среди других образов нашей королевы, которые уже теснили друг друга на длинном узком столе в нашей гостиной. Когда бы я ни входила в гостиную, магнетический взгляд этих прекрасных глаз словно бы следовал за мной. Лицо моей матери на фотографиях всегда вызывало во мне чувство суеверного страха, как будто она здесь, поджидает, вот-вот задышит, сойдет с этих бумажных картинок.

Голливуд. Начало

Папиляйн,

Завтра начинаем съемку. Конечно, забавны все эти: «Новая штучка из Германии», «Ответ «Парамаунта» на Гарбо» и «Великая находка века», но теперь я чувствую ответственность перед Джо всем этим быть, и хотя я уверена, что с его помощью все смогу, тем не менее нервничаю и боюсь.

М.

Морской туман на палубе маленького парохода где-то у берегов Северной Африки. Появляется женщина. Гаснущий свет дня чуть затеняет ее высокие скулы; изящная шляпка подчеркивает совершенные линии головы; и лишь глаза — глаза, которые столько повидали, доносят свою разочарованность до молчаливых наблюдателей. Из-под края вуали изгиб прекрасных губ намекает на страдание, пережитое когда-то в былом, когда она еще доверяла, еще верила в любовь. Ее веки устало приподнимаются, она изучающе смотрит на незнакомца, который подходит к ней с услужливым видом, и произносит: «I won’t need any help» (Мне не нужна помощь). Как лопнувший воздушный шар, взрывается конечное «lp» в наушниках звукооператора; он срывает их с головы и в оторопи смотрит на режиссера. Фон Штернберг кричит «стоп»; все замирает на громадной площадке звуковой студии.

Сбылись ее многодневные тревоги. Она знала, что для своей первой американской роли, для звездной роли, гортанный, неотшлифованный английский, который работал на нее в «Голубом ангеле», не подойдет. Женщина-мечта, женщина-загадка, сотворением которой они с фон Штернбергом несколько недель занимались в портретной галерее студии, должна была иметь безупречный выговор. Задолго до начала съемок «Марокко» ее лицо уже стало идеалом, грезой всех фотографов-портретистов. Сотни изображений новой Дитрих, какой ее видел фон Штернберг, ходили по всему «Парамаунту»; возбуждение, ими вызываемое, превосходила только радостная истерия рекламного отдела студии. И вот теперь впервые магическое лицо заговорило — и одним-единственным звуком разбило вдребезги очарование образа.

Звукооператор предложил фон Штернбергу перекрыть все слово звуком пароходной сирены. Главный оператор, несогласный так резко прервать крупный план, в свою очередь, предложил вставить слово позже, когда мисс Дитрих овладеет правильным английским произношением. Сойдясь с режиссером, они совещались на пониженных тонах. Как ребенок, который ждет наказания, звезда осталась стоять на положенном по сценарию месте в молчаливом страхе.

— Благодарю за ваши логические предложения. Мы сейчас устроим десятиминутный перерыв. Всем освободить площадку. Остается только мисс Дитрих.

Наедине с ней, на затемненной, пустой площадке фон Штернберг зажег ее сигарету и тихо заговорил по-немецки. Да, они могут заблокировать любые ошибки в произношении звуком сирены, как замазали «th» в слове «moth», выдававшее в ней немку, когда она в Берлине пела по-английски «Вот опять я влюблена», а если в сцене ночного клуба у нее тоже будут проблемы, их можно снять с помощью простых аплодисментов. Где-то можно будет дать пистолетный выстрел, где-то — уличные шумы, цоканье подков — все это можно сделать, но ведь он и она находятся в процессе создания звезды, существа блистательного. У такого существа должен быть свой собственный, уникальный звук, своя собственная песнь Лорелеи, ей негоже полагаться на дешевые механические трюки. Она должна соблазнить своим голосом уши всего мира, как соблазнила его глаза, и начинать этот процесс надо с самого начала.

Она знала, что он прав, и кивнула. Призвали команду. Дитрих предприняла новую попытку — провал! Снова и снова повторяла она неподатливую фразу, но от стыда, от боязни показаться смешной спотыкалась на окончании. В панике она утрировала произношение — полный кошмар. Ситуация была на грани комического. Но никому не приходило в голову смеяться. На двадцатой попытке все уже жалели ее, злились на фон Штернберга: что бы ему отказаться от этого слова, вот уперся! На тридцатой попытке все уже ненавидели его за жестокость, за травлю этой красивой и вконец растерявшейся женщины.