— Что ты делаешь? — раздраженно прозвучало по-немецки.
— Раскрашиваю уши ослу, мадам.
— Красным? — Гневная Брунгильда повернулась к другим детям. Кто из вас видел когда-нибудь осла с красными ушами?
Я заметила, как некоторые быстро прикрыли ладошками своих ослов. Раздались смешки и злорадное хихиканье. Брунгильда вырвала провинившуюся страницу из моей раскраски и, ткнув длинным указательным пальцем в картинку еще совсем голого осла, велела мне тоном, не допускающим возражений, на сей раз сделать все правильно — или распрощаться с цветными карандашами на весь остаток трансатлантического пути. Меня также предупредили, что если я залезу за контурные линии, то получу еще один неприятный сюрприз. С того часа мои ослы всегда были безупречно серыми. Много лет спустя я отомстила тевтонскому угнетению творчества тем, что устранила раскраски из воспитательного процесса своих детей.
В пароходном бассейне я не плавала, потому что плавать не умела — так же, как Бекки и Рези, — моя мать плавать ненавидела. Кроме всего прочего, она никогда не позволила бы какой-то чужой публике пялиться на нее в купальном костюме. Так что я просто сидела, глазея на леди и джентльменов, проходящих мимо меня по кафельному полу в купальниках из плотной синей шерсти, в резиновых шапочках и цветных шлепанцах. Пароходные бассейны, даже самого высокого класса, всегда пахли дезинфекцией и искусственным теплом, а от пронзительных воплей восторга и от плеска воды, отдающегося эхом от кафельных стен, казалось, что это место — какой-то подземный санаторий для умалишенных.
Я знала, что моя мать ожидает отчета о том, что я делаю, когда мы не вместе, поэтому я решила рассказать ей про случай с ослом.
— …а няня сказала: «Красным?» И потом спросила других детей…
Моя мать, сидя за туалетным столиком, прервала меня:
— Радость моя, не надо говорить, лишь бы что-то сказать. Говори, только когда тебе действительно есть что сказать — что-нибудь интересное и умное. Ты уже большая девочка, скоро семь лет, пора бы это понять.
— А я думала, что это интересно, — пробормотала я.
Моя мать поплевала на краску для ресниц, тщательно растерла ее маленькой щеточкой.
— То, что делают дети, как правило, не очень интересно. Будь спокойна и слушай, что говорят умные люди. Учись у них и все запоминай, как я тебя приучила.
Она щеточкой подчернила ресницы.
— Я лучше буду слушать, что ты говоришь, Мутти.
Это были не сарказм и не лесть. Я не лукавила. Я знала, что моя мать в самом деле очень умна — это говорили все.
Она взглянула на меня в зеркало и улыбнулась в знак одобрения. Мой ответ ей понравился. Я решила это запомнить.
Наконец настал долгожданный день. Все было упаковано: сундуки, шляпные коробки, чемоданы. Подготовлен длинный список чаевых, разложены костюмы, в которых нам предстояло сойти на берег. Пока моя мать занималась прической, я забралась на самую верхнюю палубу парохода, высматривая Америку. И вот в пелене морского тумана я увидела гигантскую леди с высоко поднятым факелом, как будто она освещала нам путь в надежную гавань — и сердце вдруг сказало мне, что Я ДОМА.
Меня с Бекки и Рези — в моем представлении мы уже были «труппой» — послали на берег первыми. Один из представителей «Парамаунта», которые материализовывались из ничего, стоило нам появиться в любом уголке света (они были так похожи друг на друга, словно на «Парамаунте» их размножали клонированием), быстро и уверенно провел нас за огромную загородку и усадил под огромным знаком с буквой «S». Я хотела было уже спросить у Рези, что это значит, когда вдруг появилась моя мать, белая, как мел, схватила меня за руку и бегом потащила за собой. Репортеры, нюхом учуяв сенсацию, пустились за нами по пятам. Парамаунтовский близнец крикнул: «Сюда!» — втолкнул нас в большой черный автомобиль, и мы помчались прочь от причала в спасительный отель «Амбассадор», на перевалочную станцию перед большой стоянкой в Нью-Йорке, откуда мы должны были отправиться в Чикаго. Пока мы не вошли в наши номера, моя мать не произнесла ни звука и не ослабила тиски на моем запястье. Не сняв ни шляпу, ни пальто, она заказала междугородный разговор: Голливуд, — потом закурила и с застывшим лицом села ждать. Телефон зазвонил. Она схватила ушную трубку, подставку и по-немецки закричала в трубку с микрофоном: