Публика дружно зашикала, но Дитрих не обратила на это никакого внимания. Она полагала, что фильмы показывают для нее и, следовательно, все кинозалы мира — ее личные залы для просмотра.
— Дорогая… ты только посмотри, какая работа. Лучшие модели Адриана. Конечно, Мария Антуанетта не носила ничего подобного, но кому какое дело! Майер все равно не заметил бы разницы.
Комментарии Дитрих становились все более запальчивыми и резкими. Шиканье усилилось.
— Какие парики! Нет, ты посмотри на парики! Вот это работа! Сидней Гиллерофф. Неужели он один моделировал все парики? Немножко утрированно, однако…
— Mais, alors![2] — сердито прошептал какой-то господин, сидевший позади нас.
Мать обернулась. Узнав ее, он поспешил извиниться за беспокойство.
— Страусовые перья, кудри, ниспадающие каскадом, — продолжала свои комментарии Дитрих, — бархатные банты, драгоценности… Она выглядит просто смешно! Как цирковая лошадка… Но хороша. Знаешь, будь Мария Антуанетта так хороша, ей никогда не отрубили бы голову.
Мой отец увлеченно играл в карты с миловидной брюнеткой. Я часто спрашивала себя: нужен ли он сам этим «милочкам», или им хочется примерить к себе того, кто принадлежит Дитрих? Все это генетически обусловлено. Если не можешь заполучить королеву, заведи шашни с консортом или с дочкой-принцессой. Слава и ее аура так манит, что даже внуки знаменитостей — желанные партнеры в постели, потому что унаследовали гены своих достославных предков. И чтобы уцелеть в этом силовом поле, потомкам знаменитостей приходится вести настоящую борьбу за выживание. Если центр притяжения — Кюри или Эйнштейн, это столь же изнурительно, но хотя бы приятно. Если же нездоровый ажиотаж вызван всего-навсего красотой лица и тела, назойливое поклонение порой невыносимо.
— Дорогая, я надену платье от «Аликс» с атласными оборками. Барбара Хаттон устраивает вечеринку в Грилле. Как ты думаешь, кто ее последний приятель? Наш продавец рубашек из «Белокурой Венеры». Поразительно, как эти богатые американские наследницы кидаются на шею слащавым красавчикам! Кол Портер, конечно, в ярости и жалеет, что написал для него «Днем и ночью».
Я вернулась в школу, когда настала пора готовиться к экзаменам перед летними каникулами. Я даже не знала, чему учили за время моего отсутствия. Моей соседкой по комнате оказалась девочка, отец которой когда-то провел уик-энд в отеле «Амбассадор» с моей матерью, так что мы были почти что родственники. Как-то раз за этот очень короткий семестр все мое семейство явилось навестить меня. Мать, отец, Тами, воскресшая из небытия, Тедди были проездом «откуда-то куда-то». Они, с согласия школьного начальства, взяли меня из школы и устроили мне роскошный ланч в Лозанне, а потом снова доставили на место. В школе моя мать давала автографы, с истинно королевской любезностью похлопывала деток по щекам и, поразив всех своим совершенством, прослезилась при прощании, совсем в духе чеховских героев. Если не считать трогательной сцены «материнского прощания», Дитрих пребывала в каком-то легком тумане, целиком поглощенная новой «идеальной» любовью в духе Анны Карениной. Я помахала ей на прощанье, пожалела нашего Рыцаря и Бет, а потом вернулась в кабинет французской литературы — комнату «Б», где мы углубленно изучали Пруста.
Телефонные разговоры с матерью, отрывавшие меня от учебы, возбужденные и тягостные, больше не причиняли мне беспокойства. «Брийанмон» отказался от борьбы с Дитрих. Я их не виню, мне понятно это чувство!
— Джо здесь. На фестивале показывают его фильмы, — говорила мать по-немецки, в мягкой лирической, а la Гейне манере. — Он очень знаменит, его постоянно чествуют, я его и не вижу. Венецией, радость моя, надо любоваться в сумерках или на рассвете — в свете Тинторетто. Мы пьем Дом Периньон, когда золотой свет заливает небо, и на его фоне вырисовываются силуэты куполов тысячи церквей! Мы ходим по маленьким мостикам-аркам и слушаем гондольеров — они все поют, как Карузо!
Я гадала, кто он, эта вторая половинка «мы» — явно знаток живописи.
— О, радость моя! Если бы ты только видела! Мы в рыбацкой деревушке, маленькие лодки качаются на синей-синей воде, ветер играет белыми парусами, рыбаки чинят сети на золотом закате, красивые босые женщины несут, уперев в бока, кувшины к деревенскому колодцу. Мы едим рыбу, запеченную на углях со свежим чабрецом из Прованса и вдыхаем смолистый аромат пиний, растущих у самого моря. Вечерами слушаем прекрасные итальянские песни о любви и шорох волн, набегающих на песок.