— Ты имеешь в виду «Корни»?
— Да, да! Кому охота про них читать? Никогда в жизни эта книжка не будет распродана, — и вешала трубку.
Сама Дитрих в третий раз продала свою ненаписанную автобиографию уже другому американскому издателю. Отказываясь от помощи, не слушая ничьих советов, она воспроизводила свою жизнь такой, какой — казалось ей — она ее прожила: чистой, самоотверженной, являющей собой образец долга, чести, мужества и материнской любви.
В 1978 году импресарио Дитрих принес мне контракт: мать приглашали участвовать в фильме «Просто жиголо», который снимался в Германии для последующего распространения по всему миру. Деньги за эпизодическую роль ей предложили колоссальные. Тем не менее нам предстояло немало потрудиться, чтобы условия оказались для нее приемлемыми. Во-первых, надо было уговорить продюсера снимать эпизоды с ее участием в Париже. Тогда ее можно было бы привозить на площадку прямо из квартиры, избавив от немецких репортеров, которые не преминули бы на нее наброситься. Во-вторых, обе ее сцены следовало снимать подряд, одну за другой. Я знала, что более двух дней трезвой ее не удержу. Кроме того надо было договориться, чтобы в основной своей сцене она сидела, а во второй где ей требовалось войти на съемочную площадку — в кадр попал всего лишь один ее шаг. После долгих переговоров были составлены два контракта: один моей матери показали, и в конце концов она его подписала, о существовании же второго так никогда и не узнала. Поскольку было известно, что только нужда в деньгах заставила мать согласиться на съемки, в контракте оговаривалось, что гонорар она будет получать частями: большую сумму — сразу по подписании договора, чтобы у нее не осталось пути к отступлению; вторая выплата предусматривалась в конце первого дня съемок — для уверенности, что она не покинет площадку; и окончательный расчет — в конце второго дня, чтобы она вынуждена была явиться на съемку. В другом документе значилось, что Мария Рива, дочь Марлен Дитрих, обязана присутствовать на съемках и своим присутствием гарантировать, что мисс Дитрих будет в состоянии выполнять предусмотренные договором обязательства.
Из Германии во Францию явились: съемочная группа, режиссер, оператор, актеры. Были выстроены декорации — точная копия тех, что были установлены в павильоне в Германии. Теперь дело было за великой кинозвездой.
Эскиз костюма для фильма Дитрих поручила сделать своему личному другу. Эта чересчур «личная» дружба, с моей точки зрения, только помешала талантливому модельеру, известному своим хорошим вкусом. Предоставленный сам себе, он явно перестарался: шляпа, кошмарная расписная вуаль — вообще весь наряд получился ужасным. Если бы фильм снимал фон Штернберг, он бы, возможно, сумел это обыграть. Сейчас же мать выглядела как актриса, пытающаяся походить на Дитрих; получилась весьма жалкая карикатура. Я прилетела в Париж, увидела этот, придуманный матерью для маскировки того, во что она превратилась, помпезный костюм уже готовым и ею одобренным и… ничем не смогла ей помочь.
И опять я занялась разбавлением ее виски. Это была моя главная задача: Дитрих следующие два дня должна быть дееспособной. Ранним утром первого дня съемок у меня возникли серьезные сомнения, что я с этой задачей справлюсь. Мать решила меня наказать. Ведь это я заставила ее работать, выставила на всеобщее обозрение перед камерой, на площадке, заполненной «чужими» — слово «чужой» для Дитрих всегда было синонимом «врага». И — что было ужаснее всего — я попыталась спрятать от нее «скотч»!
Мне было страшно жалко мать, но ее вечное нежелание прислушиваться к советам, ее отвращение к любого рода капиталовложениям, ее экстравагантность, ее детская романтическая вера в то, что у нее никогда не будет нужды в деньгах, требовали, чтобы кто-то взял на себя управление ее финансами — иначе ей бы пришлось распрощаться с тем образом жизни, на какой она только и была способна. Картины импрессионистов, которые она однажды приобрела и которые, как всем рассказывала, отдала дочери, превратив свою девочку в «миллиардершу», в основном оказались подделками и были проданы для расплаты с зачастившими в мой дом вымогателями.
Открывать моей матери эти печальные истины было совершенно бессмысленно. Ей необходимо было верить, что она единственная подарила дочери жизнь, любовь и средства для счастливого безмятежного существования.
Мы привезли нашу звезду на французскую киностудию целой и невредимой. На второй день мать отыскала восторженную юную особу и, очаровав ее, уговорила протащить в ее походную уборную бутылку бренди. До того как я эту бутылку обнаружила и конфисковала, Дитрих успела наполовину ее опорожнить. К концу дня она была слишком пьяна, чтобы помнить слова своей роли. Я сделала то, что в последние годы очень часто делала во время ее выступлений: написала жирным фломастером текст на больших листах белого картона и держала их за камерой так, чтобы она могла прочесть слова.