О, Боже! Надо было мне больше сутулиться! Я надеялась, что меня не запрут в одну из клиник, где побывала Тами.
В тот день, когда мы поднялись на борт «Нормандии», я пребывала в таком отчаянии, что даже этот чудесный корабль не вызвал у меня обычного душевного подъема и предвкушения радости. Я стояла на задней палубе парохода. Мне хотелось как можно дольше видеть статую Свободы. Судя по поведению матери, я, возможно, вижу статую Свободы в последний раз. Загадав желание, я не очень верила, что оно осуществится. Бабушка прислала на пароход телеграмму.
РАДИОТЕЛЕГРАММА
БЕРЛИН МАРЛЕН ДИТРИХ
ПАРОХОД НОРМАНДИЯ
ДОКТОР НЕ ОБЕСПОКОЕН ТЧК ГОВОРИТ РЕБЕНОК РАЗВИВАЕТСЯ НОРМАЛЬНО ТЧК РАСТЕТ КАК ТОГО ТРЕБУЕТ ПРИРОДА ТЧК НИКАКОЙ ОПАСНОСТИ НЕТ ТЧК МУТТИ
Я знала, что ответ не удовлетворил мать полностью. Она все еще задумчиво поглядывала на меня, хоть и не так часто. Я надеялась, что, вернувшись в свою драгоценную Европу, она перестанет беспокоиться о моих костях.
Отец, всегда на своем посту, встретил нас в Гавре, принял длиннющий список багажа и повел всю компанию к поезду Гавр-Париж.
Отель «Ланкастер» так же выделялся среди отелей, как «Нормандия» — среди океанских лайнеров. Он благоразумно притаился на боковой улочке неподалеку от Елисейских Полей и представлялся клиентам собственным замком в Париже. Канделябры баккара, стулья, обитые парчой, бесценные антикварные украшения, граненые зеркала, фризы с диковинным орнаментом, версальские двери, французские окна с роскошными гардинами из атласа, тафты, органди. И повсюду — цветы, цветы, цветы, свежайшие цветы всех оттенков вечной весны. Их ненавязчивый легкий аромат вызывал лишь радость.
В те годы было много других дорогих отелей, которые могли соперничать с «Ланкастером» в роскоши и совершенстве интерьера. Но наивысшим достоинством «Ланкастера» вдобавок к потрясающей роскоши была даруемая им абсолютная уединенность. Мы прожили там почти три года. Отель «Ланкастер» сделался нашей резиденцией, нашей европейской штаб-квартирой, и за все время, что мы там пробыли, я так и не встретила ни одного другого постояльца! Как это они устроили? Как им удалось создать полное впечатление, что все горничные, камердинеры, портье, официанты — твои собственные слуги? Вас никогда не беспокоили уборкой комнат или сменой белья, здесь во всем приспосабливались к вашему распорядку дня. Как можно содержать отель без вестибюля? Без звонков, суеты и лифтов, которые не работают? Как они ухитрялись содержать отель без шума пылесосов, пусть и в конце коридора? В отеле «Ланкастер» этого добились. Там не требовалось регистрации. В конце концов, почему вы должны регистрироваться, приехав в свой собственный замок? Здесь нам не приходилось пробираться в номер через кухонный отсек. Хоть французская пресса и поклонники вечно толпились в переулке, они расступались, как Красное море, чтобы пропустить нас. Когда мы входили в отель, никто из них не переступал его порога. Подкуп прислуги в «Ланкастере» был делом неслыханным, невозможным. Я уверена, решись кто-нибудь из слуг на шпионаж, ему бы отрубили голову на гильотине.
Эту жемчужину обнаружил мой отец, но потом он горько сожалел о своем открытии. Поклонники и репортеры преданно несли свою вахту — днем и ночью, в ясную погоду и дождь улица де Берри была запружена людьми. В узкий, как бутылочное горлышко, проход отцу приходилось втискивать свой громоздкий зеленый «паккард» каждый раз, когда мадам Дитрих требовалось куда-нибудь поехать. Это безмерно огорчало отца. Он долгие месяцы изучал образцы красок, сносился с чиновниками фирмы и наконец перекрасил свой драгоценный автомобиль. Как влюбленный юноша, он с обожанием взирал на новую темно-зеленую краску, нежно гладил крылья машины. Он ревностно оберегал дорогую краску. Стоило нам выйти из своего «замка», и толпа кидалась нам навстречу.
— Марлен, Марлен! — слышались возбужденные крики. Обескураженные жандармы в своих шикарных маленьких накидках с капюшонами и в белых перчатках поднимали белые жезлы, вяло протестуя против натиска толпы. Конечно amour побеждала закон и порядок!
Толпа рвалась вперед хотя бы глянуть на своего идола, но на пути у них стоял отцовский «паккард», его гордость и радость, и они навалились на автомобиль. Чужие руки трогали блестящий зеленый «паккард», и отец приходил в неистовство.
— Боже, пропадает весь глянец! Пропадает глянец! Не повредите глянец! — кричал он.
Дитрих на сей раз не могла дотерпеть до туалета. Она хохотала до слез и описалась. Пришлось отменить примерку у Чиапарелли. С тех пор шутки про борщ и черный хлеб заняли второе место после «глянца Папи».