Этот день был особен только для этериасов, что на дни рождения своих детей устраивали одни из самых крупных и ярких праздников, и для богатых людей, у которых на подобное есть время и деньги. Для исповедниц этот день ничего не значил. Некоторые, в особенности те, кто постарше, проводили его так же, как и остальные дни, другие исполняли свою работу и вечером шли в какую-нибудь таверну, где давали себе волю. Люси считала это немного постыдным, скрывала от Верховных и Эрзы, но тоже уходила, потому что ей нравились простые людские праздники.
Ее новая совершенная память распространялась, к сожалению, не на всю ее жизнь, и сейчас она вспоминала свой прошлогодний день рождения — свое двадцатидвухлетие — после которого она серьезно задумалась о ребенке.
У исповедниц было правило — не связывать свою жизнь с мужчинами, однако со временем в правиле было применено исключение, которым они активно пользовались. Изначальной целью этого было более эффективное появление новых исповедниц, однако сейчас многие из них шли к мужчинам не только, чтобы продолжить свой род, некоторые получали от этого удовольствие и ходили на «задания», где им платили за проведенную ночь. Хоть Люси и исполнилось двадцать два, она не спешила вступать в связь с мужчиной, ведь собиралась сделать это только чтобы забеременеть. Ребенок это большая ответственность, и она не была уверена, что готова к ней. Но в тот вечер ей прямо сказали, что она затянула с этим, и для этого хватило только прозвища: «старая дева». Его ей дала жена хозяина таверны, где они в тот вечер сидели. Женщина выглядела не намного старше Хартфилии, однако так как она была из простых людей, вокруг нее крутились трое детишек, наверняка она была беременна больше трех раз. Подслушав их разговор, не смогла промолчать.
— Лучше так, чем подстилаться под каждого, — ответила Арана.
Люси холодно проигнорировала высказывание. Хотела показать, что ей все ровно, но на самом деле она и слова сказать не могла от обжегшего внутреннего стыда. Она никогда ни с кем не спала, потому что боялась кому-то доверить свое тело, показать свои слабости и стать уязвимой. Не смогла раскрыться даже с кем-нибудь из сестер, с которыми росла всю жизнь.
Тогда она и не подозревала, что через десять дней она пересечет границу и поселится у этериаса, а еще через одиннадцать она, все еще внушающая себе, что ненавидит Драгнила, чуть не отдастся ему на лужайке около речки. Отдастся, когда ее больше не будут сковывать правила, вокруг не будет других исповедниц и она останется наедине с этериасом, что без устали будет пытаться сблизиться с ней. А потом сама будет желать показать себя перед ним слабой и беззащитной. Хотеть быть желанной им.
Она тогда не знала насколько повзрослеет. Не знала, что забеременеет двумя мальчиками, что должны быть изничтожены. Не знала, что успеет полюбить и стать преданной. Не знала, кого приобретет и кого потеряет. Не знала, что найдет себя настоящую. Она была тогда наивна и глупа, она тогда не знала ничего.
И вот прошел год, за который ее жизнь перевернулась с ног на голову.
***
Люси не надеялась, что сегодняшнее утро будет отличаться чем-то от других. Конечно, именинниц поздравляли и выделяли кусочек тортика, выбранный девушкой, однако так же, как и у исповедниц, он был таким же обычным, простым днем, когда цифра твоего возраста увеличивается на одну единицу. Она никому не говорила о своем празднике и попросила Амри отменить все и вечером принести ей пирожок, с которым она может быть поделится с Хисуи, правда, все зависит от того насколько он вкусный.
С утра в комнату вошла нянечка и, сказав, что пора просыпаться, распахнула шторы, впуская в комнату свет солнца, что уже несколько часов назад взошло и с каждой минутой поднималось выше к небосводу. Е. Фиор приняла сидячее положение и все еще не проснувшаяся, с мешками под глазами и бледноватой кожей, вдруг вскочила и убежала в ванную. У бедняжки после встречи со своим этериасом и соприкасанием молнии происходил не только нервный срыв, но и на ближайшие пару дней возвращались бессонница и тошнота. Няня последовала за девушкой, а следившая за всем Люси легла обратно на кровать, повернувшись к стенке, чтобы яркие лучи не светили в глаза. Она полночи не могла уснуть, и будучи той еще соней, не собиралась упускать шанса насладиться сном лишние пару минут (а в доме Драгнила ей бы позволили спать сколько она захочет!).
— Прекратите, — взвыла Хартфилия. Минуту назад еще спокойные, мальчики стали двигаться, насколько это было возможно в небольшом пространстве, и пинаться. Обычно один из них был более спокойный, однако сейчас оба возбудились и старательно не давали ей поспать.
Через пару минут дверь комнаты вновь открылась. Люси натянула одеяло выше, наверняка ее опять начнут будить, однако вместо этого она услышала взволнованный голос Амри:
— Госпожа Люси, к вам гости.
— Мавис, я же просила тебя не приходить, — пробубнила исповедница. Мавис она всегда рада, но с утра, сонная и желающая, чтобы ее оставили в покое, готова была встать и выставить подругу за дверь. Да и разве у нее своей семьи нет, что она вечно приходит к ней?
Под весом заскрипели деревянные половицы. Матрас прогнулся еще сильнее, и тень легла на Хартфилию, закрыв свет, от которого она пыталась спрятаться. Ее глаза расслабились на миг, перед тем, как брови свелись к переносице в недовольстве. Неожиданно она почувствовала, как ее сердце начало быстро биться и по всему телу распространился жар. Одеяло стало раскалять кожу, его захотелось сбросить и облить себя холодной водой или выбежать на улицу во время ливня, сделать, что угодно лишь бы исчез огонь переливающийся в венах. Ощущения исчезли, но не от окатившей воды или резкого похолодания в комнате, они исчезли от голоса столь родного сердцу:
— Попробуй еще раз.
Глаза Люси резко раскрылись. Она смотрела в серо-зеленые глаза, что как и раньше были подобно опасному болоту — чем больше она пыталась вырваться, тем сильнее ее тянуло обратно. Отросшие розовые волосы обрамляли лицо, которое она помнила до малейшей детали, как и теплую улыбку, совершенно не изменившуюся за месяцы разлуки.
— Н-Нацу?.. — она не могла в это поверить. Она надеялась, все это время надеялась, даже когда была зла и не хотела его видеть. Она надеялась с тех пор, как он ушел посреди ночи, несмотря на ее мольбы. Однако чем дольше она была одна, тем больше она понимала, что возможно это никогда не произойдет: он мог потерять всю свою семью в одну ночь, и, зная Нацу, наверняка обвинял себя во всем. Навряд ли бы он захотел даже посмотреть на нее, вновь вспомнить, чего чуть не лишился. Люси надеялась, потому что она хотела быть с ним и все еще любила; она не переставала крутить пленки счастливых воспоминаний и представлять их будущее, как они раньше делали вместе, или изменять историю, подставляя к каждому действию «бы». Но с каждым днем надежда таяла, как снег в руках, как таяла «новая» она, потихоньку возвращая исповедницу. Она продолжала верить ради мальчиков — она дала обещание.
Теперь он был здесь. Сидел слегка склонившись, прижимаясь к ее спине, и рассматривал с нежностью. Она же не могла пошевелиться. Не знала, как реагировать, что сказать или сделать, кроме того, как смотреть на него широко распахнутыми глазами. К радости, не пришлось. Нацу сам склонился и крепко обнял. Руки зашли за спину, он притягивал ее к себе ближе, и как только ближе было некуда, застыл.
— С днем рождения, Люси.
Хартфилия все еще не могла шевельнуться уже не от шока. Она осознавала, как сильно скучала по его объятиям, по его голосу, по теплу его тела. Как ей в действительности не хватало его. На лице расплылась улыбка, и она в ответ прижалась к нему.