Первые два месяца, как предупредил Нацу, дети привыкали к огню в своем теле — делали его своей кровью и плотью, без которого они умрут в мгновенье, если он потухнет — и учились им управлять. Для нерожденных младенцев это слишком опасно, поэтому всю боль они отдавали матери. Ужасный жар, словно ее сжигают заживо, был одним из симптомов, и Адера сообщила, что это лишь первый раз, потом все усилится. Люси испугалась: в ту ночь она боялась, что сгорит изнутри, а дальше… Она серьезно задумалась, не умрет ли она за эти три месяца? Конечно же нет, уверили лекарши. Ее тело устойчиво к огню и высоким температурам с начала беременности, и физически она полностью здорова, чтобы перенести это.
И каково обычным девушкам, которые не тренировались выносливости и выдержке с рождения? Которые не знают, что значит сутками не выпускать из рук окрайд, разящий болью не только этериасов, но и исповедниц? Которые не тренироваться днем и ночью, когда казалось, что тело больше не выдержит и сломается, а тебя заставляли продолжать, иначе накажут и опозорят за слабость? Мавис в глазах Люси восстала героиней — пережить подобное два раза с ее маленьким хрупким телом, настоящий подвиг, и искренне пособолезновала другим девушкам из дома Этери, особенно Хисуи: бедняжка и так имеет кучу психологических и физических ран, и это еще не конец страданий. Радость возвращения Нацу умножилась в несколько раз — эту ночь и день его поддержка облегчила пытку, несильно, но облегчила. А если бы он ее там оставил, или вовсе не приехал и она продолжала мучиться тревогами за него? Ей было страшно представить, что ситуация могла быть еще хуже, чем есть.
Повышение температуры, как предсказали, усилилось. В такие моменты Хартфилии казалось, что она плавится, словно в нее влили раскаленный метал, и он разъедал ее горло, легкие, желудок и расходился дальше по всему телу, не оставляя ни одной живой клеточки, где бы она не ощущала его. На коже оставались красные пятна, где возможно могли бы остаться сильные ожоги, которые возможно за всю жизнь не прошли бы, осталось бы ее тело нормальным.
Нередко у нее помутнялось сознание. Она металась по кровати, ища там холодный уголок, и, когда не находила, наворачивала круги по комнате, хотя с трудом стояла на ногах, выходила на балкон или шла в ванную, где довольно прохладно, если ее не разогревать, и под конец ложилась на пол, все еще горя, но уже без сил, чтобы как-то противостоять. Порой у нее даже мозг плавился, и она начинала бредить. Обычно, как рассказывали следящие за ней гибриды, она бормотала что-то на своем родном языке, звала своих сестер или маму, или Игнила. А если она не говорила сама с собой, то путала слуг с кем-то из прошлого.
— Эй, т-ты же Дэн, да? — когда Нацу был с ней и обмоченным в ледяной воде полотенцем вытирал ее тело, чтобы ей стало легче, очнувшись от полусна, она затуманенным сознанием посчитала его с кем-то из рыцарей, что останавливались около поселения Аминас. Этериас, громко зевая, ведь нормально спать рядом с этери было практически невозможно, напомнил:
— Люси, я Нацу.
— Я тут подумала, не-не хочешь провести со мной ночь? — она явно его не слышала. — Я тааак хочу ребеночка!
— Люси, ты уже беременна, — со смешком указал Драгнил, проводя полотенцем вдоль руки, которую положил на большой живот. Он тоже не раз заставал это состояние, порой это было крайне забавно.
— А-ах, да? Извини, — прикрыв глаза, с хрипом сказала Хартфилия, и Нацу поднес к ее губам стакан, который она тут же осушила. — Я совсем забыла, я уже ношу детей и у меня есть демон. Хотя он скорее не демон, а скотина! Я иногда тааак хочу его убить…
Исповедница вновь провалилась в сон, Нацу нервно засмеялся. Подобные обещания повторялись с завидной постоянностью, что он уже сбился со счета.
***
В отличии от ожиданий Хартфилии, второй период оказался не столь стабильным, как она полагала. Мальчикам нужно было приспосабливаться к своей силе и эксперименты были неизбежны. К постоянно высокой температуре Люси бы привыкла, но та скакала то вверх, то вниз, то была обычной. Это был сущий хаос, где предугадать что будет дальше мог только пророк. Но таковых у Драгнила не имелось.
Бывало, что на следующий день после горячей, в прямом смысле, ночи, она не повторялась, наоборот Люси охватывал холод, такой, какой не был, наверно, даже в самую суровую зиму. Ей думалось, что она покроется инеем из-за мороза, что шел изнутри нее. Драгнил грел Люси, покрывая их обоих огнем. К сожалению, и здесь он не мог особо помочь. В лучшем случае снимал озноб, однако, на холод ощущаемый только этери повлиять не мог, как и на игры мальчиков. Он обнимал ее, сжимал в руках тонкие пальчики, почти что багровые и заледенившие, покрывал мелким поцелуями кожу, пугающие холодную, отчего сам вздрагивал от ее прикосновений, и долго вместе с ней лежал в разогретой до кипятка ванне, повышая температуру собственного тела, терпеливо ожидая, когда ее посиневшие губы приобретут нормальный розоватый оттенок и ими скажет, что ей тепло.
Однако если не жар и не холод подчиняли ее волю себе, то происходило кое-что похуже, по мнению исповедницы. В такие моменты каждый сантиметр тела и все, вплоть до недостижимых уголков подсознания, были одержимы желанием. Желанием к огню. Она ощущала истощение и ненасытный голод. Все ее естество кричало о голоде, которое не могло удовлетворить ни одно самое сытное блюдо. Оно погибало и, в желании выжить, захватывало Люси целиком и полностью. Пламя становилось ее исключительным спасением и смыслом существования. Тогда Нацу срочно отрывался от работы и не смел отойти от нее в сторону, пока голод не пройдет.
— Люси, не надо, — аккуратно просил Драгнил, стараясь привлечь внимание к себе. Люси не видела и не слышала ничего, она была сосредоточена на пламени.
Живой огонь, как и любой другой, мог согревать этери вместо него, но вот есть его Нацу ей позволить не мог — он загрязненный и жесткий. Порой после его собственного огня, что для мальчиков родной и сравним с материнским молоком, Люси чувствовала изжогу, и он не хотел проверять, как может навредить простой.
— Ну же, Люси, иди ко мне, — обдав свои руки огнем, вновь позвал девушку Нацу, в этот раз сработало. С пеленой на карих глаз, она шла к нему, как завороженная, как корабль шел за самой яркой звездой. У Нацу на щеках заиграл стыдливый румянец, он зазывал свою этери, словно собачонку. И тот заиграл еще ярче, когда она садилась на кровать и губами прикасалась и облизывала пальцы и кожу его ладоней, поедая, а он не нарочно, сам того, не заметив, говорил: — Хорошая девочка.
Но не только от стыда огонь разгорался в демоне сильнее. То, как она к нему льнула, как жадно целовала, как он становился ее пламенем — ее единственным вожделением — он сам переполнялся им. И не мог сдержаться. К радости, лекарши тоже не ставили запретов, а некоторые этериасы, исследующие сущность этери и их особенности, даже рекомендовали близость — якобы это облегчает второй период. Да и Люси не злилась, что он так нагло пользовался ее положением. Злилась она на совсем другое.
После использования огня Нацу на ней, Люси приметила одну пугающую способность — она самовоспламенялась. Нет, конечно, этот огонь не причинял ей боли, но он пугал. Она его совершенно не контролировала: вспыхивал в любой момент, бегал по ее телу, и слава Великому, у Драгнилов вся одежда и мебель была огнеустойчивая (еще и такой напасти ей не хватало!). Зато Нацу изумлялся каждый раз и без остановки лепетал, какие гениальные его мальчики — все еще нерожденные мальчики! Этериас уже до потери пульса обожал своих детей, но обычно Хартфилия могла понять его восторг, сейчас же она с подозрением глядела на него и была готова уничтожить: его дети ежедневно подвергают ее пыткам, а он их нахваливает! Конечно же, Драгнил объяснил ей: это был не съеденный ею огонь — съеденное является съеденным — и создавать собственный огонь дети не способны, зато они могли впитывать его. А они не просто копили его в теле матери, они использовали его! Не каждый уже рожденный ребенок способен на такое! (Адера с Амри качали головой и повторяли «типичный этериас-родитель», подобное явлением было самым обычным у беременных этери)