Вспоминая, как часто Нацу применял и до сих пор пытался применить на ней свое пламя, Люси всерьез жалела, что отдала окрайд Полюшке.
Ее состояние менялись с завидной постоянностью, не успевала она передохнуть от одного, как ее тут же охватывало либо то же, либо другое. Хваленая выдержка и натренированность исповедниц были бесполезны. Люси чуть ли не благодарила Всевышнего, если проснувшись на утро температура была нормальной и сохранялся здравый разум. Она, как ребенок получивший желанный подарок, радовалась даже нескольким безмятежным часам.
***
Срок становился больше, скачки температур не были столь мощными и давали ей хотя бы контролировать себя, однако к ним присоединилась и другая физическая боль. Раньше на судороги она не обращала внимание, хотя они причиняли неудобства, но сейчас были ощущения обострились. Ей будто ломали кости или привязали к дыбе*, растягивают конечности и разрывают суставы. Они измучивали до потери сознания. Бьясь в агонии, ее порой и вправду привязывали к кровати, чтобы она не навредила себе, потому что боль была такой, что казалось лучше покончить жизнь самоубийством, чем терпеть это. Если раньше Нацу мог сгладить ее мучения, здесь ей просто давали отвары и мази, правда толка она от них не видела.
— Ммм! — во весь голос взвыла Люси, сжав в кулаках простынь и изгибаясь в спине. Драгнил, невесомо прикасаясь, вытер слезы и отстранился, боясь, что своими касаниями сделает больнее.
Обычно у нее болели руки и ноги, видимо росли когти и лапы, но в этот раз она резко схватилась за голову и заметалась по постели. Нацу тут же схватил ее и со спины крепко прижал к себе. Она дергала ногами, ногтями впивалась в кожу головы и расцарапывала ее. Удерживать ее было крайне тяжело: прижимать к себе и держать руки, чтобы прекратила калечить себя, и это было бы легко, учитывая разницу сил, но она была беременной с огромным животом, что не облегчало задачу. При этом Драгнил все же дотянулся и взял пузырек с успокаивающим, что кучей лежали на прикроватной тумбочке, влил его в Люси. Спустя минуты она обмякла в его руках и морщась, тихо хмыкала.
— Голова раскалывается… Так болит лоб, словно сами кости растягивают… Нацу, так болит…
— Словно рога растут? — с замешкой спросил этериас. Хартфилия кратко кивнула, и откинув голову застонала, уже впиваясь ногтями в кожу Нацу. Тот не зашипел, продолжал обнимать и нежно гладить. — Тише-тише, все скоро закончится, надо подождать еще чуть-чуть, Люси, еще чуть-чуть.
«Еще чуть-чуть никогда не закончится», пронеслось у этери. К этой боли невозможно было привыкнуть, она преследовала ее день изо дня и только усиливалась. Люси казалось, что она медленно и бесповоротно сходит с ума. Время быстрым потоком ручья текло, она хотела за него ухватиться, остановить и вздохнуть полной грудью момент умиротворения, но она не успевала поймать, зацепиться за что-либо, даже за боль, что заполняла практически каждый поток. Она запоминала все и вместе с этим не помнила ничего, она просто тонула в хаосе и беспорядке внутри себя.
***
Когда начались первые схватки она не сразу осознала, что происходит. Шла по поместью, направляясь в спальню, думая, что опять начнется одна из пыток. За три с половиной месяца она не перестала испытывать боль и страх перед ней, но успела смириться. Лишь когда она сообщила Амри, что у нее белье промокло, по озарившемуся и странному «Ох!», поняла, что время пришло.
Драгнил был рядом с ней, засекал время схваток, ходил вокруг и нервно говорил «Люси, все хорошо, ты не волнуйся!», хотя единственный кто волновался был он. Спасибо, что массаж делал и беспрекословно исполнял просьбы. Нет, конечно же, Хартфилия тоже была немного встревожена — первые роды, и главным беспокойством было, а все ли пройдет гладко? Не редко она слышала слухи в городе, что у кого-то родился нездоровый ребенок или мать умерла от кровопотери, и такие страшные мысли посещали ее, особенно во время десятого месяца, когда второй период все не наступал. Но сейчас, несмотря на боль и участившиеся схватки, она чувствовала радость — радость скорого облегчения. Больше года она проходила беременной и последние месяцы были одними из ужаснейших за всю ее жизнь. Она устала, безумно устала от этого, и хотела отдохнуть.
Спустя несколько часов Люси сказали, что уже пора, Нацу вывели из комнаты — оставлять его в таком состоянии рядом с роженицей боялась даже сама она. Нацу старался не показывать свое волнение, желая поддержать, однако ни для никого не осталось без внимания его побледневшее лицо с выступившими капельками холодного пота и дрожащими пальцами, в которых он не мог ничего удержать. Он хотел быть рядом с этери все время, пока не родятся мальчики, но Адера накричала на него, чтобы он уходил и не мешался. Люси, тяжело и хрипло дыша, сдерживая крик, согласилась с ней. Выматывать этери спорами он точно не собирался, наверно, и вправду будет лучше, если он уйдет. Как только он вышел из кабинета, он там же сел на пол. Он чувствовал накатившую усталость от проведенных рядом с Люси часов, прошедших на огромном стрессе, и медленно клонило в сон, время уже было за полночь. Но как он мог уйти и наслаждаться отдыхом, когда его в этери в это же время мучается от боли родов? Гибриды принесли ему успокоительное и хотели увести, но Драгнил отошел лишь на пару метров от лазарета, только чтобы крики Люси не резали слух и его сердце, что уже долгие месяцы не излечивалось и лишь давало на секунды забыть о потере и вине, окуная его в новое чувство — бесполезность.
Все эти месяцы он слышал крики Люси, видел ее слезы, столько, сколько не видел никто, и смотрел, как она страдает, даже сейчас это не просто продолжалось, оно стало сильнее, он слышал это. Как же он жалел, что его проклятье — огонь, что он не мог забрать ее боль себе или хотя бы часть, сделать хоть что-нибудь для нее. Он навлек на нее все это (и это не только ужасы этериской беременности) и не мог от этого избавить или облегчить мучения, он только говорил «прости» и смотрел со стороны. Просто смотрел.
С тех пор как дядя ушел в комнату в секретных проходах поместье, Нацу не единожды ощущал себя ненужным, но с полной никчемностью столкнулся впервые. Казалось, что он бьет в ледяную стену, но его огонь не помогает, на стене нет и трещины, хотя его покров стерт и кулаки сбиты до крови, а вокруг температура опускается ниже, стена становится тверже, и горячая кровь все так же кипит в его теле и он не замерзает, не уходит, не умирает, просто без толку бьет. Он был рядом, но представить не мог, какого этери. Он мечтал, чтобы хотя бы на минуту вся боль перешла к нему и Люси вспомнила бы, что такое нормальная жизнь, жизнь до беременности, до боли утрат, до жизни в этом мире.
Собственная бесполезность захватила его без всякого сопротивления и не выпускала из своих лап — у него не было и шанса.
Нацу был огненным этериасом, однако по иронии был затерян в вечных ледниках. Он блуждал и врезался в стены, не находя выхода, да уже и не пытался — он был в них, наверно, с самого младенчества, когда впервые лишился родного тепла, и потом они медленно возрастали, не успев растаять от любви, что покидала его слишком быстро и слишком болезненно, оставляя после себя еще больше льда и холода. Он привык к этому, свыкся с мыслью, что навсегда останется там, заточенный один без кого-либо рядом, потому что слишком боялся — он приносит всем боль и погибель, даже тем, кого больше всех хочет защитить. Он разуверился в себе.
Но он продолжал искать выход, не знал зачем, но продолжал — он хорошо знал, что значит одиночество и пустота, и хорошо знал, насколько это может быть страшным. И спустя долгие годы нескончаемых поисков, что последние годы казались безнадежными, наконец привели его к желаемому выходу, что навсегда изменит его жизнь. Он нашел его в раздирающем крике только что родившегося младенца — в крике своего сына.
Нацу сорвался с места и дернул за ручку двери, чуть не сорвав ее с петель, но в комнату вошел неуверенно. Сердце остановилось и теперь отдавалось неспешными стуками. Поперек горла встал ком, он не мог и слова сказать, будто его язык прирос к небу и отсох, дышать стало еще сложнее, чем сидя в коридоре. Этериас растерянно смотрел на шторку, за которой скрывалась этери, повитухи и его дети. Он не заметил, как за ним закрыли дверь, и мелькавших вокруг гибридов. Собственный кровоток заглушал лишний шум и был сосредоточен исключительно на детском крике.