— Мне нравится, — Драгнил радостно положил по руке на кроватку и назвал имена сыновей: мальчик, на которого смотрел Люси, Люсиан и второй Люсьен. — Вот видишь, а ты сказала, что не будешь выбирать имя.
По хитрой ухмылке этериаса хотелось ударить. Он провел ее.
Дальше Люси решила узнать про Люсиана и Люсьена побольше, точнее, как их различать. Нацу, вместо того, чтобы дать подсказку, посоветовал с этим вопросом обратиться к слугам, потому что сам не знал как это делать человеку. Как этериас, он чувствовал поток сил к каждому из мальчиков, он тоже был практически одинаковый, но к Люсьену этот поток был слабее, что облегчало задачу. А еще Люсьен был более капризный и крикливый, правда, чтобы заметить это понадобится время.
— Ну вот, о чем я и говорил, — Люсьен решил продемонстрировать правдивость слов отца и начал хмыкать, готовый вот-вот расплакаться. В этот момент этериас встревоженно подскочил к кроватке и, взяв сына на руки, начал его успокаивать: если начнет плакать один, второй цепной реакцией повторит за ним, и начнется давящий оркестр криков. — Знаешь, а он и до рождения был более активный, ты постоянно ругалась, когда он не прекращал пинаться.
Исповедница немало удивилась сказанному, он знал и где, какой мальчик был еще в утробе. Люси уколола зависть, ей бы тоже хотелось сохранить это ощущение отличия.
Люсьен успокоился в руках отца, но продолжал тихо хлюпать носом. Драгнил попросил проверить Люсиана, предвещая, что и он начнет повторять за братом, как это обычно бывает. Мальчик проснулся и большими серо-голубыми глазами* молчаливо смотрел ей в ответ. Подошедший Нацу предложил взять ребенка на руки — скорей всего придется их скоро кормить. Люси не горела желанием делать это, но раз она решила меняться, то нужно пересилить себя. Под пристальным взглядом и причитаниями «держи головку», она справилась. Драгнил, удостоверившись, что все хорошо, присел на диван с постеленным одеялом и подушкой — видимо тут периодически спал кто-то — и сконцентрировался на Люсьене.
Люси отчаянно смотрела на этериаса. Он оставил ее наедине с ребенком, хоть и был рядом. Она была растеряна и напугана. Что ей делать? Она помогала сестрам с новорожденным, однако сейчас на руках у нее был собственный ребенок и забыла полностью все. Ребенок все так же молча смотрел на нее.
Первые шаги к становлению мамой уже сделаны, останавливаться нельзя.
— Ты, наверно, не меня ждал, но как видишь, папа с твоим братом, а ты со мной, — неловко улыбнулась Хартфилия. — Так что здравствуй, Люсиан.
***
Как же глупо было полагать, что она станет хорошей матерью. Еще при их рождении она поняла, что ей безразличны эти дети. Они не были ее — они были Нацу. Это были сыновья Нацу, и вынашивала она их, только чтобы отдать ему. Она это сделала, исполнила свою роль, так с чего вдруг она решила, что может стать, чем-то большим, чем просто инкубатор?
Она не любила их до рождения, не любила с тех пор, как узнала, что они не девочки, так с чего вдруг после, когда они постоянно кричат, не дают ни минуты покоя и еще больше портят ее жизнь, она резко полюбит?
Воодушевление, что она ощутила в первую настоящую встречу с детьми, пропало через пару дней, вернув в жестокую реальность. Она больше не могла заниматься чем хочет, даже сон, который в послеродовое время длился по двенадцать-четырнадцать часов, стал для нее роскошью, потому что мальчики росли, спали меньше и кричали громче, а понять, что они хотят никто не мог. Все время, внимание и силы уделялись исключительно им. Часы, когда они спали, она вслед проваливалась в сон, чтобы не осознавать, как ненавидит себя и свою нынешнюю жизнь. Второй период беременности казался ей лучше, чем те две недели, в которых она жила сейчас.
Конечно же, им помогали и, наверно, будь у них один ребенок жизнь вполне бы текла своим спокойным чередом без колоссальных изменений, вот только, детей было двое и посторонняя помощь практически не ощущалась. У них была возможность не заниматься всем этим — слуги были не против побыть нянечками, — Нацу был против. Он же должен быть настоящим отцом! А Люси приходилось следовать за ним, раз она хотела быть наравне. Это было невозможно.
Когда служанка сказала, что мальчики капризничали без Нацу, она приуменьшила, потому что если хотя бы пару минут дети проводили не на руках у папы, не слыша его голос или не видя и никак не чувствуя его рядом, у них начиналась истерика. Поэтому почти всегда они должны были быть рядом с ним, а вместе с тем Люси, чтобы помочь и, возможно, проявить у детей некую привязанность к ней тоже — это бы облегчило уход и времяпровождение с детьми, и, чего сильно хотелось Люси, сблизило и позволило полюбить их.
Однако этого не произошло и в один момент проблема стала острой, как никогда. Раньше Нацу всегда был в поместье и ненадолго отлучался по работе, которую все еще боялся оставлять без присмотра, несмотря на уговоры приближенных. А затем наступил день зимнего солнцестояния. Единственное, чем этот день отличался от новых будней — поместье было всячески украшено. Безусловно, они провели праздничный ужин, правда у Люси, в отличии ото всех остальных, не было того приподнятого и радостного настроения, что и в прошлый раз. Две недели прошли для нее двумя тяжелыми годами, где обвинения себя в недостойной любви к детям усилилась, потому что ежедневно она ощущала только усталость, раздражение и апатию. Она еле находила в себе силы просыпаться и заботиться о мальчиках. Предполагалось, что после все продолжится, как и продолжалось прежде, но по традиции три ночи Нацу должен был проводить вне дома.
Он ушел и Люси со слугами на всю ночь остались с Люсианом и Люком, как коротко называли Люсьена. Все было хорошо до того, как они проснулись. Они кричали на все поместье. Им давали поесть, меняли подгузники, качали на руках, Люси сама чуть ли не молилась Всевышнему — ничего не помогало. Им нужен был папа. Замолкли дети через пару часов, только потому что сами остались без сил. Так продлилось две ночи, на третью перед уходом Нацу зажег кроватки мальчиков своим огнем. Этого хватило на пару часов, и все опять повторилось. Слуги и Хартфилия уже просто качали детей на руках, ожидая утра, когда придет Драгнил. Люси, наверно, за послеродовое время никогда так не ждала его. Она медленно сходила с ума под непрекращающиеся крики, от которых болели голова и уши, и сама была готова взвыть от беспомощности. К их огорчению, пришел Нацу только днем — двое молодых этериасов сцепились и чуть не поубивали друг друга, и так как поблизости никого не оказалось, помогать и тащить этих двоих до дома Шерии для исцеления серьезных ран пришлось ему.
Лучше не стало. Люси надеялась, что после трех ночей безумолчного плача, мальчики будут эту ночь спать, чтобы восполнить силы для завтрашних криков. Наоборот, они вошли во вкус. Нацу ушел в детскую, Люси осталась в спальне с Люком (вроде бы, она все еще их по одежде отличала). Она была на грани. Крик резал по ушам и разъедал спокойствие и хладнокровность, что была в исповеднице. Это даже нельзя было воспринимать как фоновый шум, к этому нельзя было привыкнуть, оно давило вновь и вновь, ничем незаглушимое. Те перепады температуры, что испытывала она не так давно, казались не такими уж ужасными.
— Прекрати, Люк! Тебе что ни дай, ты плачешь! Да что ты хочешь?! — кричала в ответ раздраженная Хартфилия, уже не выдерживая. — Замолчи!
Ей хотелось тишины. Просто побыть пару часов без выводящего из себя вопля, побыть в умиротворении. Он не замолкал. Он продолжал. Сотнями маленьких иголок он вонзался в голову и с новым ударом заостряясь и углубляя, терпеть которые становилось, все невыносимее и невыносимее.
— Замолчи, замолчи, замолчи! — она склонилась над Люком и кричала. Ее собственные слезы капали ему на лицо.