Оба замолчали. Оба чуть ли не физически ощущали давящую тишину, что паутиной сомнения оплетала мысли, из которой выбраться невозможно. Недосказанность между ними добавляла новые толстые нити. Рвать их они не спешили.
Они знали, что однажды им придется обговорить это, но не ждали, как скоро это произойдет.
— Нацу, ты хочешь, чтобы я осталась? — ком встал в горле. Она не знала ответа. Она любила Нацу и любила своих сестер. Они были неотделимой частью ее жизни, и отказаться от кого-то раз и навсегда, без возможности когда-либо встретиться вновь, она не могла. Она хотела быть и там, и там, хотела разделиться надвое или объединить их миры, чтобы исчез барьер и вечная борьба. Она хотела очень многого, лишь бы не делать выбор. Лишь бы не отрекаться от любимых и родных, чьи раны будут такие же глубокие, как и у нее.
— Нет, Люси, я не буду отвечать на этот вопрос, — Драгнил строго посмотрел в карие глаза, где на уголках появились жемчужины слез. — Я не собираюсь делать выбор за тебя. Уже один раз я повлиял на твою жизнь, и это понесло за собой как много радости, так и боли. Это не зависело от тебя — я просто перевернул твою жизнь и вынудил быть здесь. Теперь у тебя появился выбор. К тебе вернулась возможность управлять собственной жизнью. Ты единственная, кто может решить, что для тебя лучше. Это твоя и только твоя жизнь, Люси.
Нацу решительно посмотрел на этери. Она не была достойна всех страданий, на которые он ее подверг — она никогда не должна была пережить все это. Но все определилось при ее рождении, и изменить она ничего не могла. Она была обречена. Сейчас у нее была возможность определить свое будущее. Он не мог ее ограничивать, ведь не знал ее раньше, не знал насколько она была счастлива среди исповедниц, насколько успела полюбить этот мир. Он не собирался становиться тем, кого она будет винить в сломанной жизни. Он достаточно долго эгоистично делал выбор вместо нее.
— Люси, не смотри на меня, на мальчиков, на гибридов. Не думай, как нам будет хорошо или плохо. Забудь о нас — будь бессердечной и думай исключительно о себе. Зациклись на своих и только своих чувствах и желаниях, — твердость и жестокость читалась в серо-зеленых глазах. Хотела бы она читать мысли и узнать его истинные помыслы. Его горечь или сладость от возможности расстаться с ней. Хотела бы она понять его без вечных противоречий. — Мы… Я приму любой твой выбор.
Комментарий к 34. Худшее начинается после
*в первые месяцы жизни у детей светлый цвет глаз.
Небольшое объяснение: мысли Люси, что Нацу может ее ударить или сделать, что еще хуже, не значит, что Нацу и вправду это сделает. Она потеряла свою абсолютную защиту перед ним и теперь боится, ведь ни что его больше не сдерживает. В большей степени на это влияет произошедшее до беременности.
А также я хотела, я пыталась сделать из Нацу гниду, которой все равно на Люси, но нет, он решил иначе)
========== 35. Плохо оберегающая тайну ==========
Комментарий к 35. Плохо оберегающая тайну
Прошло почти полгода, а если точнее 158 дней, с последней главы. Но! Я не мертва!
Прежде я обещала, что следующая глава будет последней, но решила разделить ее на 5 частей (все подробнее в моей группе в ВК: https://vk.com/venvi_fic). Так что по сути есть пять, хоть и небольших, зато готовых глав, которые - о, боже, когда такое было? - будут выходить регулярно.
А также, поздравляю всех с днем знаний!
Количество книг в библиотеке дома Драгнила казалось неисчислимым. Стеллажи тянулись с самого пола до потолка на обоих этажах; размеры самой комнаты были больше, чем Люсин домик в поселении. Хартфилия еще в первый день приезда поставила себе цель прочесть как можно больше, потому что когда она вернется — а вернется ли? — больше нигде не увидит книги авторства демонов, и навряд ли в Синоре и близлежащих землях найдет столь же огромное хранилище историй. Люси читала, читала и еще раз читала. Она проглатывала книги, сменяя на новые через несколько вечеров, если не каждый, и перестала проникаться новыми мирами: ей это было не интересно — она за полтора года жизни испытала кое-что похуже написанного в книгах. Порой ее уже тошнило от букв и слов, однако Люси продолжала ходить в библиотеку, ведь напрягаться физически ей запрещали — это может навредить детям! — ни вязание, ни вышивка ее не занимали.
Прочитав уже не один десяток книг, Хартфилия знала: у главных героев хорошо развита интуиция. Они всегда чувствуют тот самый, особенный день, когда их жизнь изменится раз и навсегда. У исповедниц с чутьем тоже не должно было быть проблем с их частично демонической натурой, по крайней мере так казалось Люси.
Разочарование — вот, что было ее уделом.
В день, когда она в первые погрузилась в сон и осознала, что станет нечестивой — матерью демона, — она не почувствовала ничего. Это был благодатный день рождения новой исповедницы Скарлетт Белсерион. Люси радовалась и смеялась вместе со всеми, ничто не предвещало начало ее персонального падения в бездонную пучину.
Хартфилия никогда ничего не предчувствовала — ни то, что слова мамы «Это легкое задание, Люси, оно займет от силы три дня» окажутся ее последними словами; ни то, что желание прогуляться вечером обернется смертью этериаса, ставшего родным сердцу, и почти выкидышем; ни то, что умереть она могла от рук любимого демона.
Может быть сегодня с утра чутье нашептывало на ухо «Берегись!», и может быть оно перешло на крик, когда Нацу нес ее из библиотеки в спальню после очередного приступа, который не сохранился в памяти, как и предыдущие. Может быть это все было сегодня или даже вчера, однако Люси была глуха — она слышала исключительно паранойю.
Исповедница вздрагивала каждый раз, стоило Нацу с серьезным лицом начать разговор, или войти в комнату или остаться с ней наедине. Она сходила с ума из-за страха — страха, что Драгнил узнает правду. Узнает, что она пыталась убить его мальчика. Контролировать себя и свои слова — вот, что было действенным решением, однако наоборот казалось, что так она выдает себя с головой, а серо-зеленые глаза улавливают все — изучают ее досконально — и вот-вот, сейчас-сейчас, Нацу все поймет, а затем… Люси без дара предвиденья прекрасно осознавала, что будет затем.
Наверняка, позволь она себе сейчас, лежа на мягкой кровати и перелистывая страницы, отпустить и расслабиться хоть на секунду, интуиция раздирала бы ее слух, как младенческий плач: «Бежать! Бежать!». Однако Люси изо дня в день сидела в ожидании кошмара. Ей должно было стать уже легче — Люк полон энергии, как и раньше, и с каждым днем он становится только сильнее, не уступая близнецу в плане здоровья, — но плечи этери сутулились сильнее под невыносимым грузом вины, и с мышц не спадало напряжение, будто она в любой момент была готова сорваться. Вот только, от чего или с чего ее саму интересовало.
Дверь распахнулась со стороны детской, и Люси судорожно вздохнула, чтобы смягчить распухающее давление в груди. Вялым, замедленным шагом Нацу дошел до кровати и сел с краю. Он прикрыл глаза, на лице стала заметна осунутость. У него бы уже пролегли огромнейшие мешки под глазами и цвет кожи потускнел бы на оттенок — что играло бы прекрасным дополнением к сгорбленным плечам и частому зеванию, — и в точности выразило бы крайнюю степень усталости (сама она выглядела, наверно, как оживший труп, жаль, времени посмотреть в зеркало не было и как-то не хотелось). Несмотря на ценность каждой минуты, которую можно посвятить сну, этриеас каждый раз, когда мальчики заспали, оставался с ним наедине. Зачем именно, никто не мог сказать с полной уверенностью. Многие догадывались, что он покрывает мальчиков своим огнем и прислушивается к связи, чтобы уловить любой скачок, любую неровность или запруды в потоке сил: Нацу целый месяц не замечал нарушений в здоровье Люсьена и до сих пор не мог себе это простить. Хартфилия же улавливала в этом нечто иное: она помнила, как ей так же нравилось оставаться одной и погружаться в себя и свои ощущения, потому что чувствовать толчки, сравнимые со взмахом бабочки, и как твои дети двигаются внутри тебя — бесценно, а Нацу упустил достаточно много времени.