Люси не боролась. Она должна была вырываться, цепляться за его руки, несмотря на их накаленную поверхность, и молить, молить, молить о прощении. Ничего не было. Она тряпичной куклой висела в его руках и слушала рычание, смотрела на родное, покрасневшее с проступившими венами от бушующей ярости, лицо. Оно было такое гневное и пугающие, каким не было в тренировочном зале и в кабинете Нацу, где он раскрыл правду — таким его видели, наверно, только велнусы, убившие дядю.
Сопротивления не было. Грудь сковало стальной цепью до нестерпимой боли, давление в легких нарастало, будто могли взорваться. Она пыталась проглотить крупицы воздуха, но делала это скорее инстинктивно, чем по собственному желанию. Ради кого ей продолжать жизнь — Нацу прогонит и не даст и пальцем притронуться к мальчикам, сестры навряд ли смогут принять нечестивую, что подарила жизнь двум новым этериасам и отвергла священный кодекс, полюбив врага? Зачем бороться за жизнь, где она никому не нужна и никем не любима?
Пальцы немели, жар в шее стал столь сильным, что больше не ощущался, кроме запаха горящей кожи, и любое осязание мира исчезало, как и растекающийся в крови кислород. Стук сердца, бешеный, но быстро становящийся медленным и застывающим на слишком долго, перекрывал другие звуки. А ей так хотелось услышать, как Нацу еще раз скажет ее имя. Хотя смеет ли он о чем-то просить после сделанного?
Хартфилия игнорировала боль в затылке, от которой хотелось морщиться. Она сквозь поступающую со всех сторон темноту смотрела в любимые глаза, на которых вместе с ненавистью проступили слезы. Жаль, что она не может прикоснуться к нему и сама стереть их.
Люси не билась за жизнь. Это достойная плата за горе Нацу и попытку задушить его Люка — все равноценно. Ей некого винить, кроме себя.
В сознании кружились единственная мысль: она заслужила это.
А затем темнота окружила и поглотила ее полностью.
***
Тело безвольно упало на пол, где все еще были осколки стакана, оцарапавшие девушку и окрасившие белую ночнушку алыми пятнами. На лице Драгнила отпечаталась ярость, не разглаживаемая и непроницаемая. Плечи поднимались высоко верх-вниз от тяжелого дыхания, испарина выступила на коже, но не задержалась там надолго, быстро испаряясь, как и слезы.
Обличие этериаса не остановилось на когтях и лапах, черный покров с жилками протекающего пламени-лавы распространялось. Оно было готово захватить демона, чтобы он забыл обо всем, отключил разум и отдался инстинктам — стал диким, как когда-то в лесах, где забывалась вся горесть и мука.
Рот наполнился слюной — запах человеческой плоти и крови был притягателен и сладок. Он узнал об этом еще в ту ночь, оскверненную его похотью и желанием проучить зазнавшуюся исповедницу. Неотчетливо вкус крови заиграл на языке, дразня сильнее и уговаривая.
Нацу невольно облизал сухие губы. Демон внутри был голоден и желал полноценной расправы. Чтобы от этери — омерзительной этери, посмевшей покуситься на его сына — не осталось и следа существования. Гнев говорил принять истинный облик демона, которого так ужасались людишки.
Красные глаза сверлили исповедницу, очерчивали изгибы, выискивали раны и останавливались на шее, прожженной до мяса.
Шрам на шее закололо тысячью маленьких иголочек. Нацу прикрыл глаза и тряхнул головой. В горле застрял крик невыносимого отчаянья.
Комментарий к 35. Плохо оберегающая тайну
*Отсылочка на 25 главу
Еще раз напомню, что следующая глава выйдет ровно через неделю, и до конца осталось 4 главы!
========== 36. Необратимость последствий ==========
Что происходит после смерти? Кто-то говорил про рай и ад, кто-то про перерождение, а кто-то про вечное забвение, в котором существует лишь тьма, и ты ничего не ощущаешь — просто один наедине с собой, плывущий в потоке нескончаемого времени. Люси никогда не задумывалась о подобном. В поселении жизнь текла размеренно и спокойно, и несмотря на то, что их готовили к сражению с демонами, все понимали, что подобное не случится, а угрозы практически не существовало даже на якобы опасных заданиях.
Приехав в земли этериасов Люси не раз подвергалась нападению, не раз представляла, как ее тело разорвут на куски и не раз ощущала леденящее душу дыхание смерти. Но за полтора года мысль оборвать все и уйти не мелькала ни молниеносно, ни урывком — Люси боролась и хваталась за жизнь изо всех сил, а если их не было, заставляла себя, превозмогая все пределы. Игнил говорил ей всегда думать о будущем, она слушала и выполняла: представляла лица мальчиков, представляла каким Нацу будет отцом, представляла, как они справятся со всем и будут счастливы вместе. Даже когда все предвещало худшее, Хартфилия верила и надеялась. Надеялась и верила. Нужно только потерпеть.
Однако все имеет свой конец. Люси и ее желание продолжать борьбу с жестокостью реальности тоже их имели.
Вариант про бессознательность сначала казался Хартфилии самым верным. У нее не было ничего, ни тела, ни осязания, исключительно собственные мысли и воспоминания, настолько отчетливые, что порой она верила, что и вправду оказалось в том самом месте и в том самом моменте. Она была не против, ведь в жизни с Драгнилами было немало светлых мгновений, без омраченной драмы. Да, этот вариант нравился Люси, и она была готова остаться в нем навсегда — у нее был шанс вернуться в дни, когда она была любима в ответ, она могла повторять это снова и снова, пока не забудет, что это всего лишь воспоминания, что она не та Люси из этого момента. Пока не забудет все чудовищное, что было после. Это был лучший исход для такой, как она.
Правда, всегда существует ненавистное «но», перечеркивавшее все хорошее. Планам было не дано осуществиться — она не могла утонуть в избранной пленке памяти, когда пространство наполнялось голосами. Иногда их было мало, а может и всего один, иногда их было бесконечно много, они не зависели от возраста и пола, порой этериский язык был каким она его помнила, порой он менялся. Они говорили хаотично каждый о своем то тихо, то громко, то эхом, заполняя этим все вокруг, будто были материальны. Будь у Люси голова, ее бы сжало ободком, и она медленно раскалывалась, как яичная скорлупа от давления, и будь у нее остальное тело, закрыла бы уши и просила бы их всех заткнуться. Или стала бы частью их — вылила все свои проблемы и терзания.
Зато стало понятно, что именно с ней происходило во время приступов и почему она падала в обморок. Хорошо, что хоть это она забывала.
А затем она перешла от этой версии — что ждет после смерти — к другим, когда почувствовала мягкую ткань под пальцами и ощутила знакомые стоящие запахи настоек и трав, а также странное жжение и колющие ощущение при дыхании.
Пробуждение было тяжелым. Глаза словно налились свинцом: стоило их немного приоткрыть, как они своевольно опускались обратно, погружая обратно в дрему и в светлый мрак, из-за горящих в комнате свечей. Размышляя о перерождении, Люси думала о появлении на свет в теле только что родившегося младенца — некоторые говорили о животных, но ей это слабо представлялось. Вот только она тут же засомневалась в новой теории. Запах и боль в горле можно было привязать, остальное не подходило. Где «взрыв» в легких, из-за которого появлялся оглушающий крик (а эти первые крики она помнила отчетливо и не с чем бы не спутала), и пробирающий холод, прилипающий и усиливающий из-за влаги на теле? Разве должна она что-то помнить?
— Госпожа Люси! — голос был радостно-взволнован и знаком, но она не спешила подтверждать свои догадки.
Затем послышались копошения и просьбы к Элле принести тазик с водой, вату и новые лоскуты ткани. Несколько коротких фраз, и на удивление строгих, хватило, чтобы убедиться, что голос принадлежал Шерии.
Рай или ад? Люси склонялась ко второму, после свершенного путь в рай ей закрыт. Но где тогда бесконечные муки, пожирающая и нестерпимая боль, раскаленный жар, будто тебя заживо сжигают, о котором твердили все кому не лень? И что же тут делает такая добрая девочка, как Шерия? Может ад отличается от стереотипных представлений верующих?