У Хартфилии с Бленди было связано одно ужасное событие. Нацу тогда ушел посреди ночи, кинув глупость о том, что она сильная. Люси тогда не разозлилась и не впала вновь в истерику, в ней взывала тоска, и она решила ждать возвращения этериаса. Конечно, можно было подумать, что это не сравнится с изнасилованием, нападением велнусов в лесу, вторым периодом беременности или последним вечером с Нацу и разочарованием, перемешанного с ненавистью в его глазах, однако этот период был сложен по-своему. Люси тогда теплилась надеждой, что Драгнил придет и все будет хорошо, и сидела с ней изо дня в день, не зная когда кончится ожидание и вернется ли Нацу вообще. Сколько же волнений и страхов она спрятала в слезах, когда оставалась наедине с собой, и сколько раз эта тоска разрезала и так раненное сердце ножом, оставляя глубокие кровоточащие порезы. А Люси не отчаивалась, она сидела и ждала, игнорируя веру превращающуюся в безумную зависимость и безнадежность.
Но Хартфилия не слышала легкой вибрации и трепыхания от движения детей внутри нее, и лежала она в лазарете вместо покоев хозяина дома. Исповедница попыталась привстать, как кожа на шее натянулась, совершенно чуть-чуть, и раздирающая боль ее пронзила. Шерия подскочила, приговаривая, что ей сейчас лучше не вставать. Посыпались дежурные вопросы о самочувствии, но девушка не могла говорить, горло резало при воспроизведении каких-либо звуков, и ей поспешили дать стакан со странной жидкость, тягучей как мед, вкус которой не различался. Любое шевеление — малейшее натягивание кожи — в области шеи вызывало прежнюю боль, даже во время питья, даже просто от биения пульса. Чтобы отвлечься, исповедница внимательно всматривалась в лицо девочки и приметила, что ее полосы стали длиннее, чем в прошлую их встречу в доме Этери.
Вскоре подоспела гибридка. От одной руки этериаски исходил голубой исцеляющий свет, другой она снимала бинты с шеи, в чем помогала Элла. Из груди вырвался крик, потому что ощущения были такие, будто снимали верхний слой кожи, и Хартфилия закусила губу. В голове промелькнуло, что не используй Шерия проклятье, было бы еще больнее. Сама этериаска неловко улыбалась и просила потерпеть, вежливо и мягко, как к ребенку. За это время в лазарет заскочила Амри проверить самочувствие этери, и с сообщением, что хозяин скоро явится.
Шерия кивнула и, все еще удерживая свечение в руках, стала макать ватку в воде, в которой за пару минут до этого растворили некий порошок. Люси молча и неподвижно лежала — она прекрасно помнила, как на шее сомкнулись демонические лапы. Однако с языка норовил сорваться вопрос: «Почему я жива?», но она не стала мешать девочке, да и при попытках говорить успела почувствовать, как горло разрезает изнутри.
Неведение продлилось недолго. Как и сказали, скоро пришел тот, кто породил все вопросы. За спиной Драгнила, в проеме стояли гибриды и пытались поглазеть на этери, как им грубо приказали идти работать и перед носами захлопнули дверь, что те успели только кинуть неодобрительные взгляды в сторону Хартфилии. Шерия тоже вздрогнула от грозного тона этериаса и поспешила отчитаться о здоровье пострадавшей, но и ей сказали пойти, правда уже отдохнуть. Оставшись наедине с этери, Нацу продолжил то на чем закончила девочка, уверенно и с толком.
Не стесняясь, Люси смотрела в серо-зеленые глаза и читала в них не прикрытую злость, что еще сохранялась только в глазах, и нечто непроницаемое: то ли странная встревоженность, то ли острый упрек, то ли все смешалось вместе. Люси опять его не понимала.
Слова не слетели с ее уст, потому что при попытке заговорить, она зашлась кашлем, опять раздирая горло и раны на шее. Нацу на этом раздраженно цокнул и подал ей тот же тягучий напиток, что давала Бленди. Сейчас, окончательно проснувшись, Люси почувствовала, как при питье убирается зуд внутри и жидкость обволакивает голосовые связки теплом, как будто сама Шерия исцеляла их. Этериас все так же молча, лишь испепеляя взглядом, продолжал. Ему, кажется, нравилось ваткой проводить вдоль ожогов и смотреть, как вода их пропитывает. Это успокаивало.
— Я думала ты меня убьешь, — спустя пару минут тишина была прервана хриплым голосом.
Люси озадаченно рассматривала лицо демона, пытаясь найти там ответ. Она знала силу Нацу, что он способен сжечь все клетки ее плоти, оставив только кости и прах. Так зачем же сохранять ей жизнь, после того, как она чуть не убила его дитя и заставила его считать себя ужасным родителем?
— Ты себе представить не можешь, как я этого хотел, — сквозь зубы процедил Нацу, посильнее прижимая мокрую ватку, отчего исповедница тихо шикнула.
Перед глазами Драгнила встала картина трехдневной давности. Бездыханное тело лежало на полу, а в груди все еще кипел гнев, врываясь на тело огнем и отражаясь в пылающих факелах и свечах комнаты. Нацу не испытывал удовольствия: хотелось сделать Люси больнее, в сотни раз больнее, чтобы она достойно заплатила за содеянное, а не умерла так просто и легко. Он искренне расстроился и, кажется, слезы навернулись на глаза — Нацу было больно. И когда спустя полминуты Люси закашлялась и ртом начала глотать воздух, он почувствовал, как сам облегченно вздохнул, и уголки губ приподнялись.
Не успела радость расплескаться и потушить его гнев, как именно она его распалила сильнее — как она усилила желание мстить и заставить исповедницу страдать. Дыхание было сиплым, стук сердца крепчал и раны кровоточили сильнее. Странный голод вернулся.
Драгнил надеялся, что его стыд горящий на лице, шее и кончиках ушах, не виден.
— Так почему остановился?
— Я думал, людишки должны благодарить, когда им сохраняют жизнь, — этериас резко поднял голову и опалил исповедницу яростным взглядом. Но раз ее прошлые почти что смерти не исправили и в голове не возникло никаких переосмыслений, то и сейчас Нацу не был удивлен, когда она важно сказала:
— Я была готова умереть.
Кружка, из которой пила Люси, полетела в стену, и комнату наполнил взбешенный рык. Венки на лбу стали отчетливо видны, желваки заиграли на скулах, Нацу учащенно вдыхал воздух раздутыми ноздрями. Хартфилия зажмурилась, из-за слишком яркого света вспыхнувших свечей и жара.
— Ты треклятая эгоистка! — этериас нависнул над ней, расставив руки с двух сторон ее головы. Путей отступления не было, даже если бы она стала их искать — она была готова еще раз попробовать умереть от огненных объятий Нацу. Однако за долгие вместе прожитые годы Люси так и не научилась понимать Драгнила, и все еще стремилась к этому. — Ты говорила, что я совершенно не думаю о тебе, но ты абсолютно такая же, была и остаешься. Какая тут к черту любовь, Хартфилия?
— Ты… — на глазах проступили слезы. Он не врал ей, она чувствовала это, он просто опять ей не верил.
— В какой любви можно клясться, когда ты готова сделать из меня убийцу?! — в лицо прокричал этериас и прежняя ненависть-разочарование, которые Люси последними видела перед тем, как погрузиться в беспамятство, вернулись. — Ты ведь прекрасно знаешь, как я виню себя в убийстве отца и дяди, ты сама видела, что со мной происходит. Как мне все еще больно! А ты, кажется, только и хочешь, чтобы это не заканчивалось, чтобы я винил себя еще и из-за тебя! Тогда же я наконец осознаю, как мне якобы плохо без тебя? Чтобы я сожалел и не думал ни о ком другом? Ты ведь должна быть важнее всего, да, Люси?! Да?!
Нацу поднялся и, прикрыв глаза, пригладил растрепавшиеся волосы. Его дыхание оставалось частым и неглубоким.
— Я не хочу отвечать на вопросы сыновей, почему я убил их мать, — спокойной сказал Драгнил слова, пропитанные горечью. Шрам на шее, как всегда, закололо при словах связанных с матерью. Нацу вырос, зная, что был нелюбим одним из родителей, и любая мысль про этери где-то глубоко в сознании отдавалась страхом, что у него будет все так же плохо, как и у отца — Люсиан и Люсьен не должны были повторить его судьбу.
Ватки, упавшие с кровати, Нацу положил обратно, и перед тем, как вернуться к обрабатыванию ран Люси, начал шарить по полкам в поисках масла от ожогов. Вроде Шерия говорила им помазать и после обмотать шею бинтами. «Неплохо было бы свалить все обратно на Бленди», проскочила мысль, но заиграла совесть. Он и так слишком много и часто загружал девчонку, а она только подросток — самое время веселиться и познавать себя, — потом этого уже не будет. Сиротам и так приходится взрослеть слишком быстро, кому как не ему об этом знать.