Его прощение и принятие, Люси надеялась, что в этериасе еще остались теплые чувства к ней, что она все еще нужна ему, что так он делает шаги навстречу к ней для исполнение их мечты — быть счастливыми вместе, забыв про все беды прошлого. И вся его забота и внимание только подслащали Люси, говорили, что все возможно — они на верном пути.
Вот только вера застелила ей глаза — Драгнил мечтал о сыновьях. Ее никогда не было там.
Нацу оставил ее с одним только чувством — он в полной мере дал ей ощутить себя использованной, такой какая и есть настоящая Люси. Втоптанной в грязь бесполезности и никчемности, выброшенной игрушкой, которая больше не была способна развлечь и принести радость.
Да, теперь Люси была именно такой. Эта истина всегда была в ней, она крутилась в сознании, но Хартфилия никак не могла за нее ухватиться, точнее не хотела, а теперь оно всплыло и ее мир слетел со своей оси, рассыпаясь на миллионы мелких осколков, вонзающихся во влюбленное сердце.
— Люси, — в голосе различалось рычание.
— Ты хочешь меня задушить? — сквозь рыдания выдавила из себя Хартфилия, и новые слезы водопадами потекли по ее щекам. Она должна была замолкнуть и дать ему насладиться сном, вместо этого отвлекала и занимала еще больше времени. Слишком много чести для ненужных.
Этериас промолчал, но она услышала в своей голове его голос «Да». И Люси была с ним полностью согласна, лучше бы именно это он сейчас и сделал, чем так мучил ее несбыточными мечтами и ложными надеждами. Она задыхалась.
— Ты куда? — настороженно спросил Нацу. Он переживал, как бы она не сделала с собой ничего или не пошла в комнату к мальчикам.
Тело дрожало, Хартфилия еле могла устоять на ногах, и все еще ничего не видела сквозь пелену слез, но старательно держалась, чтобы не упасть прямо здесь на полу и показать Нацу, что она не больше чем просто грязь, упасть в его глазах еще ниже. Ей нужен был душ — прийти в себя, смыть следы бесчувственности и заглушить в барабане воды голоса все громче наполняющих голову, а может и собственный.
Тело, получившее разрядку и приятную истому, тянуло и сознание Нацу в забытье. Он забыл про очередную истерику этери и терзания — что опять он сделал не так? — решив, что разберется с этим завтра, если будет время; возможно, за ночь Люси переосмыслит что-то для себя и все исчезнет само самбой. Хотел бы он этого.
Несмотря на усталость, сон был чуткий, что помогало услышать любой всхлип со стороны детской, хоть и не всегда давало нормально выспаться. Этериас, не открывая глаз и не меняя удобную позу, прислушался к шлепкам от соприкосновения мокрых ног о холодный камень. Куда она пойдет? Хартфилию легла на кровать. Хорошо, не нужно останавливать исповедницу от ее священной миссии по избавлению мира от исповедников.
Нацу отдернул самого себя, Люси не настолько глупа — знала, что смерть ей покажется добросердечным подарком, если появится хоть мысль сделать больно. В нем просто говорил страх за детей.
Стоило бояться другого.
Хартфилия подползла к нему и легла со спины. Он вновь почувствовал ее вставшие соски, а руки заскользили с плеч под руки, ложась на его грудь. Драгнил нахмурился и хотел узнать, что на нее нашло — пришла теперь плакаться ему в плечо, просить прощения и поддержки? Или у нее очередной заскок и она хочет повторить, будто сейчас что-то изменится?
— Люси, что ты… — не успел Нацу договорить, как тут же замолк.
Серо-зеленые глаза распахнулись и уставились в темноту. От сонливости не осталось и следа. Этериаса парализовало и разум резко опустел, охваченный ошеломлением и испугом. Он хаотично искал ответ, что делает Люси, но все тонуло в молчаливой пустоте.
Нацу чувствовал, как руки Хартфилии лежали на его груди, соприкасаясь с горячей, липкой от пота кожей — это абсолютно нормально, это происходило не раз. Однако все внутри него покрылось корочкой льда, когда эти самые руки начали погружаться внутрь. Холодные, поистине леденящие руки забрались под его кожу, разгребая мышцы и преодолевая решетку костей.
Люси окунала руки в его равнодушие, глубокое и черное, как чернила, что зайди в него полностью и не увидишь своих ног. Оно испарялось от ее прикосновений, пар которого выходил наверх и оседал частичками-капельками в горле, отчего хотелось закашляться в сильном кашле, так чтобы в легких кольнуло.
То, что казалось бездонным оказалось мелководьем, быстро настигаемым и исчерпаемым.
— Нацу, — ее голос никогда не был таким — завораживающие-пугающим. Он завлекал, обматывая путами паутины, и одновременно с этим паутина противно цеплялась и обматывала, желая иссушить его жизнь. Голос был сладким зовом тысячи звезд неба и тысячью криками умирающих в агонии.
Голос разрушал стены ненависти Нацу, оставляя его сокрушенным, сломленным и не защищенным со вскрытыми ранами. Уязвимым.
Люси ничто не останавливало, а Драгнил не мог дать сопротивление. Просто лежал не из интереса ожидая, что будет дальше — он был перепуган и мог лишь бездвижно прислушиваться к каждому звуку и движению, надеясь, что все прекратится в один волшебный миг. Что это ночной кошмар. Капли холодного пота стекали по лбу, спине и под ладонями исповедницы.
Когда руки сжали его сердце, оно остановилось. Кровь в жилах застыла, воздух стал слишком тяжелым, чтобы его заглотнуть, тело лишилось чувства осязания, и этериас повис во тьме. Умер.
Оно медленно настигало его. Люси пробиралась сквозь проросшие острые лозы с шипами и чертополох, запутывающий путь, но она словно не замечала преград. Она повелевала и все послушно расступалось перед ней, открывая проход к самому центру сада, где и хранилось самое дорогое — где хранились его истинные чувства. И снова голос, от которого волоски встают на загривке:
— Ты меня любишь, Нацу?
Вопрос, элементарный вопрос, на который Драгнил не мог дать ответа. Он не знал и не понимал — он ненавидел и был преисполнен привязанностью и нуждой к Люси. Он сам хотел знать ответ — хотел, чтобы кто-то подсказал, что ему делать и говорить. Но исповедница не ждала — она вырвала, навела еще больший хаос в поиске. И почти что настигла, почти что коснулась и схватилась за правду.
Еще чуть-чуть.
Огонь, родной и спасительный, вырвавшись, мощным порывом покрыл кожу Драгнила. Он обжег Люси и избавил хозяина от ее вмешательства. Пламя окутывало все, чего успела коснуться этери, вернуло защиту — сожгло чужие путы — и медленно исцелевало, возвращая в распотрошенном мире все на свои места.
Драгнил воспользовался задержкой и в попытке убежать упал с кровати. Он не ощутил боли падения и холод пола, нужно было скрыться подальше от Хартфилии и ее продирающих плоть и сознание рук.
Перед тем, как выбежать из комнаты и скрыться детской, Нацу встретился с этери взглядом. Он был готов поклясться, что глаза — человеческие карие глаза — светились золотом в ночи.
Комментарий к 36. Необратимость последствий
Ну что, какие мысли о главе и предположения о произошедшем в конце?)
До конца осталось 3 главы!
========== 37. Сплетающие нити ==========
Главная спальня поместья — спальня главы Великой семьи — в первые дни после ухода Игнила в секретные проходы была для Нацу чужой. В ней все было наполнено воспоминаниями и следами дяди, что-то сохранилось от отца. Перебираться из своей, такой привычной, в которой он жил с рождения, и обживать другую комнату казалось неправильным — будто он нарушал давно поставленный закон. Нацу не видел себя ее хозяином. Даже мягкая и огромная кровать, на которой он в детстве так любил скакать, желая дотянуться до потолка, или с утра-пораньше прыгать на отца будить его, стала твердой и неудобной, из-за чего он часто уходил в детскую. Однако со временем беготня между одной комнаты в другую стала надоедать, вещи сами собой клались на свои уже новые места — удобные для Нацу, а не там куда их привыкли класть дядя и слуги — и невольно комната наполнялась мелким его барахлом. Не так много времени потребовалось, чтобы спальня стала родной — стала тем самым местом, где Нацу позволял себе отдохнуть и не надевать маску хозяина и главы.