Из другой комнаты послышался детский плач, и Драгнил, реагируя, корпусом повернулся в сторону крика, с намерением пойти и успокоить своего малыша. Ему не позволили — Люси, несмотря на слабость плоти, стальной хваткой сжала его руку. Этериас почувствовал, как ее пальчики, ледяные, как у мертвеца — уже нечеловеские — погружаются внутрь, касаются костей и уз их связи, чтобы удержать. Огонь побежал по венам, поднимаясь и опаляя жаром ту, кто вторгся.
— Хватит! Тебе ожогов мало?! Тебя мало кровью тошнит?! Тебе так хочется сдохнуть?! — закричал этериас, вырываясь, пока вновь не навредил. Люси смотрела на него влюбленными и полными непонимания глазами, один из которых загорелся золотом. У нее не было сил даже говорить, но она навалилась на стенку ванны и тянула к нему руку.
В такие моменты она была похожа даже не на ребенка, как привык сравнивать Нацу, она была зверушкой — глупой и знающей только о своей привязанности к нему.
Его всегда выводила из себя Хартфилиеская гордость, сейчас он бы очень хотел, чтобы она ее проявила. Чтобы в ней проявилась та исповедница, которую он так старался из нее вытеснить.
Люси к нему не прикасалось, но его сердце и без этого разрывалось. Посмотрев еще пару секунд на дверь, откуда слышался не один детский крик, Нацу понурил голову и опустился рядом с ванной. Обмочив полотенце в воде, он принялся вытирать с лица этери черную кровь, которая опять потекла из носа, глаз и ушей.
— Я здесь. Я никуда не ухожу, — говорил утешительным тоном этериас, когда и эту комнату наполнили всхлипы и плач.
Нацу полагал, что кровавые слезы разбавились настоящими из-за испуга или для манипуляции им, или же все вместе.
Люси плакала, потому что ей было противно от себя самой. Здравый разум говорил, что это ненормально — она эгоистично держала рядом с собой этериаса, при этом прекрасно помня, что у него была работа, были слуги, были Люсиан и Люсьен, она не смеет отрывать его от остальных — он не ее персональная вещь. Она не может быть центром его вселенной, как бы этого не желала.
Новые силы могли помочь исполнить ее заветное желание, а она позволила им захватить ее. Хартфилия должна была противиться, должна была позволить Нацу жить полноценной жизнью, должна была не причинять ему боль. Эта была не любовь — она была до умопомрачения зависима. Люси стала слишком слаба, и это было отвратительно.
В девушке — а можно ли ее так называть? — сидящей перед Нацу не было ничего из Люси Хартфилии, с которой когда-то он строил мечты о светлом и счастливом будущем, ради которой он старался измениться, которую он подпустил к себе слишком близком.
Среди множество чужих, Люси четко различила его голос — такой родной и без лживой любви, — и была с ним полностью согласна.
Лучше бы он не остановился в тот роковой вечер, когда прозвучала правда.
***
Вызывать Бленди было бесполезно — она уже ничем не поможет, наоборот Нацу переживал, что вмешательство чужого проклятья усугубит состояние Люси. У него закрались мысли, что может как раз помощь спровоцировала появление болезни — она загрязнила ее кровь, укоренила в ней этерискую долю. Не хотелось, чтобы это оказалось правдой: Шерия была по-детски невинной и светлой этериаской, а осознание того, что она своими добрыми намерениями обрекла Люси на мучения, могло ее сломить. Нацу знал, что это такое, и никому, особенно Шерии, подобного не желал.
И все же такая вероятность была, и Драгнил холодно, без всякого намека на теплоту к девочке, высказал данную версию Сприггану, а также рассказал то, о чем смолчал в прошлый раз. Зереф сидел напротив, мрачный и равнодушный, и записывал все «странности» Хартфилии на бумагу, но Нацу заметил, что до прихода блокнот был исписан, и как ему казалось, все, что он сейчас говорит, не так важно. Если Зерефа что-то заинтересовало, он исследует это до единой мелочи, а случай с Люси определено был таким — взгляд черных глаз в день приезда хорошо выдавал жадное любопытство. А новости, что этери стало хуже, вовсе не удивили его — он удовлетворенно кивнул, будто и ждал именно этого — что немало бесило Драгнила. Ссориться с братом, когда можно положиться только на него, плохая идея, особенно учитывая, что Зерефа и близко не должно заботить, что там у этери Нацу.
— Твоя версия может быть реальной, и даже сойтись с моей, но сложно говорить, когда у нас все неточно, — подперев подбородок сцепленными руками, с серьезностью говорил Зереф, будто это помогло бы не выдать его радость от возможности столкнуться с чем-то столь неизведанным.
Драгнил сощурил глаза и посильнее сжал кулаки. На кону стоит жизнь его этери, а тому лишь бы поиграть, узнать побольше о феномене и посмотреть на итоговый результат — никакой жалости и сочувствия к исповеднице.
Хотел бы Нацу относиться к этому так же.
— Ты уже все знаешь? — он наклонился вперед, будто они говорили о чем-то секретном. Хотя отчасти это так и было, нечего давать гибридам почву для слухов.
Расплывшаяся довольная улыбка послужила лучшим ответом чем любые слова.
— Ты уже тогда все понял, — звучало не как вопрос, а как утверждение. Драгнил не сомневался.
— Да, но не стоило отметать, что из нее просто своеобразно выходит этериская кровь, — пожал плечами и, вспомнив про тактичность, вернул серьезное выражение лица (хорошо, потому что огненному этериасу так хотелось выжечь улыбочку с лица — он до этого и не представлял насколько Зерефу плевать на Люси).
Перед тем, как рассказать все Нацу, Спригган сверился со своими записями. Говорил он дипломатично и безэмоционально, точно так же, как и на собраниях Великих семей с приближенными. Так было лучше, так манера Зерефа меньше раздражала, и Драгнил мог сосредоточиться на осознании новой, шокирующей информации.
Никакого шока Нацу не испытал. Все было элементарно, даже слишком — и как ему самому в голову не пришла эта же мысль, они ведь ни раз поднимали эту тему до того, как узналась правда о мальчиках? Абсолютно все указывало на это, и где-то в подсознании он уже знал это, просто не хотел принимать. Намного легче было бы, будь это и вправду просто болезнью, которую можно исцелить.
— Это можно как-то остановить? — зарывшись руками в волосах, спросил этериас. И снова задался вопросами, накручивая себя надеждами начинающиеся «а если бы», будто мог найти свою ошибку, хотя прекрасно понимал, что даже сложись их отношения иначе, все привело бы к тому, что есть сейчас, просто потому Люси Хартфилия исповедница и этери одновременно.
— Не могу сказать точно, ведь такого прежде не случалось. Шансов практически нет… Но можем попробовать использовать браслеты по сдерживанию сил, — предложил Зереф, барабаня пальцами по столу и пристальней всматриваясь в листок, словно где-то там крылся ответ. Он не был уверен, что браслеты помогут, потому что единственное что о них было известно на сто процентов — они не дают проклятью вырываться из тела. Останавливают ли они процесс внутри тела? Зереф не знал. — Это лучшее, что мы можем сейчас сделать.
При словах о браслетах лицо Нацу сморщилось. Воспоминания связанные с ними — с тем почему они были созданы — отдавались гудящей, слабой, как взмах крыльев бабочки, но все же болью. Он пережил это, он не возвращался, потому что теперь у него была новая семья, потому что Игнил говорил ему не жить прошлым, однако, к сожалению, это не могло стереться полностью — так чтобы ничего не осталось — из головы и сердца.
Поэтому Нацу застыл на пару секунд, когда они подошли к комнате в секретных проходах, в которой его дядя прожил последний десяток лет. А что если воспоминания захватят его с головой и опять погрузят в тот время, полного отчаяния, тоски и апатии? Когда исчезло желание жить, причины стали пусты и не важны, когда было легче быть безмозглым диким, слоняющимся по лесам, чем этериасом, мыслящим и осознающим потерю? А что если он погрузиться в пучины вины и самоненависти и не сможет вернуться?
— Нацу? — положил на плечо руку Спригган.
Этериас покачал головой и повернул ключ, открывая замок. У него были Люсиан и Люсьен — он их ни за что не бросит. Это его маленькие мальчики, то единственное, что придало смысл его жизни — показало, что ему есть за что преодолевать боль, какой бы страшной она не была и идти дальше. Для них пока что не было никакого роднее папы, а для него не было тех, кто настолько нуждался и любил его, кроме них… И Люси тоже. Нельзя было ее бросать после всей той боли, что он причинил, и всего на что обрек.