Нацу тяжело вздыхал и молча продолжал собираться.
Злость к гостям усиливалась. Шум из холла раздражал, от исповедницы не укрылось, как при проходе, занимавший от силы минуту, Нацу постоянно нервно смотрел на нее и тут же отводил глаза. Успев выучить демона, Люси без всякой чуйке к лжи осознавала, что от нее что-то скрывают. После того, что они пережили, после всех ошибок, верить в это не хотелось. Плохое предчувствие захлестнуло исповедницу, и все вокруг стало враждебным, угрожающим их с Нацу отношениям.
Открытое недовольство на лице сменилось шоком, исчез весь негативный настрой, когда перед взором открылся холл: вниз по лестнице, неподалеку от дверей стоял мужчина с бумагами в руках и знаком своеобразного креста — знаком Министерства защиты мира и его границ — и исповедница с заметными из далека алыми волосами, столь редкими для людей.
Не осознавая реальность происходящего, Люси позволила этериасу спустить себя по лестнице и после зажать в крепких, почти удушающих объятиях.
— Мы так давно не виделись! — улыбалась Белсерион. Внутри нее кипели чувства волнения и восторга от долгожданной встречи, но она не могла плакать, смеяться или громко говорить восторженные речи, она была исповедницей. Даже в ее счастливой улыбке присутствовала сдержанность.
Черты Эрзы за время с их последней встречи практически не изменились, и все равно этого хватало, чтобы она стала выглядеть иначе. Точнее старше. Хартфилия прежде думала о том, как давно она не видела сестер, и только сейчас обнаружила результат этого. Наверно, такие же изменения произошли и с другими сестрами, а Венди, Скарлетт и другие маленькие девочки и вовсе сильно подросли. Они не виделись полтора года, с остальными еще дольше, и наверняка она столько всего пропустила в жизни своей прежней, многолюдной семьи. От этих мыслей глаза защипало, и уже сама Люси обнимала подругу, по которой невероятно скучала.
— Ты не представляешь как я рада, — Люси и не представляла, как это был рад слышать Нацу, стоявший в стороне. Она еще не свихнулась окончательно, если она скучает по дому, значит все еще может вернуться в норму.
Пока женщины между собой переговаривались шепотом на родном языке, впрочем знание языка была совершенно не нужно, чтобы понять что именно, Драгнил подошел к сотруднику Министерства и, проскользив глазами по строчкам документов, Нацу на секунду задержал дрожащую руку над бумагами, перед тем как подписать их. Подпись была более кривой и неровной, чем на каком-либо другом документе. Во взгляде паренька этериас успел заметить странную смесь удивления и благодарности, что было странно: в их время многие этериасы это делают. Может парень работает первые дни? Или дело было в том, что Хартфилия для этери выглядит не измученной, ведь за три недели ношения браслетов Люси успела набрать обратно вес и к коже вернулся здоровый блеск?
Наблюдая за радостью встречи и небольшому количеству сумок, появившихся в коридоре, Драгнил хмурился все сильнее и сильнее, надеясь, что так сможет скрыть разносящий все внутри ураган боли, нежелания и предстоящей тоски. А еще он прекрасно понимал, что испытываемое сейчас лишь мелочь, сравнивая с тем, что предстоит впереди, когда он в реальности осознает, что наделал, и как ужасно сыграет привязанность, от которой он до сих пор не мог отречься.
Единственное, что успокаивало — у него были Люсиан и Люсьен. Они, наконец, смогут зажить вместе, счастливо и без помех. По крайней мере, старался себя убедить этериас.
— Зачем же ты приехала? — заметив, что двери открылись, впуская внутрь морозный ветер, пробирающийся под одежду, и снежинки, и как в карету укладывают сумки, решила наконец уточнить Хартфилия. Драгнил поднимался по лестнице.
— Забрать тебя, — строго, как вердикт, произнесла Белсерион. — Я же обещала.
Хартфилия шатко отошла на пару шагов от подруги. Она глазами бегала по помещению, Нацу уже стоял рядом с раскрытым секретным проходом и ждал. Непонимание и отчаяние отразившееся во всем существе исповедницы отозвалось в нем резким ударом хлыста. Он бросал ее, как ненужную вещь, от которой ему приказали избавиться — он предавал ее. Снова.
Как же это было отвратительно.
Под предлогом проститься с мальчиками, этери и этериас пошли в главную спальню, хотя все по лицу Люси видели, что ей требовалось нечто иное.
Драгнил широко и стремительно вышагивал вперед, этери, спотыкаясь и ничего не видя из-за полных слез глаз, с трудом поспевала за ним. Он убегал.
— Нацу. Нацу. Нацу! — крикнула Люси, чтобы этериас остановился. Сквозь рубашку было видно, что его напряженную спину. — Я-я не поним-маю, что п-п-происходит. Это ведь не правда, да? Они ведь не могут меня забрать. Не могут, это же ты решаешь, да? Да?! Скажи это, Нацу.
— Могут, — равнодушно, как и в первые дни приезда. — Я подписал все документы.
Родная комната опять показалась Нацу холодной и слишком пустой без Люсиных вещей. Его ничто не могло здесь спрятать от надтреснутого голоса, слез, боли и отчаяния, погружающего в себя обоих с каждым новым словом.
— Нет… Нет! Ты не можешь, вот так вот взять и избавиться от меня, — шепот перетекал в иступленный крик. — Зачем, зачем тогда все это было?! Ты мог бросить меня после родов или убить! Зачем нужно было принимать меня, держать около себя и заставлять верить, что я стала твоей семьей?! Зачем ты выхаживал меня? Зачем спас меня? И этот секс сейчас? Для чего ты все это делал? Чтобы бросить, чтобы растоптать меня, сломать как ты этого хотел?
Это было неправдой. Хотелось заткнуть себе уши и никогда, никогда больше в жизни не слышать этих слов и этого голоса, обыкновенного, не исковерканного проклятьем, но все равно пробирающего до самой души. Он терпел, потому что заслужил. Потому что обещал себе, что не сделает ей больно, а поступал по-своему.
— А как же выбор? Ты говорил, что это мне решать.
— Обстоятельства изменились, — кратко, чтобы не врать, чтобы не углубляться в собственные чувства, иначе не отпустит, сожжет бумаги и оставит Люси. Этого нельзя было допустить.
— Ты опять это делаешь! Прошлые ошибки тебя ничему не научили?! — она была зла, была расстроена, была разбита, но Нацу видел в ней старую исповедницу со стержнем и честью. Хотел это видеть.
— Я не изменю своего решения, Люси.
По щекам текли крупные, полные неистового горя слезы. Как бы Люси не вытирала их, чтобы увидеть лицо Нацу, понять, что это все ложь — потому что чуйка почему-то в этот раз подводила, — они не прекращались. Грудь вздымалась высоко вверх-вниз: Хартфилия задыхалась от рыданий и невозможности остановиться говорить, будто слова могли достучаться до Нацу, заставить осознать ошибку. Дрожало не только ее тело, но и душа.
— Все ведь было хорошо, мы были счастливы эти недели, Нацу? — она больше не была способна держать ни себя на ногах, ни вырывающийся вой боли, землетрясением разрушающий ее мир и все мечты. Слова лились из ее рта, она не останавливалась для передышки, потому что все, что замалчивалось, вскрывалось наружу бесконтрольно. Чтобы сделать Нацу больнее. — Это нечестно! Я стерпела изнасилование — не одно изнасилование, — я всю беременность терпела твою ложь, эгоистичность и недоверие. Я прощала каждое твое предательство. Каждое, Нацу! Я пережила второй период, выносила для тебя детей, и оставалась рядом даже когда ты отвернулся от меня — сказал, что я тебе больше не нужна! Я стерпела все, и так ты со мной поступаешь? Просто отдаешь — выбрасываешь — без единого предупреждения! Это все чего я достойна?..
— Люси, — сев перед девушкой, Драгнил взял ее лицо в свои руки, вытирая влажные дорожки. Исповедница просветлела на секунду и без тысячи звезд в глазах, но Нацу опять обломал ее надежды, опять сбросил со скалы: — Да, я поступаю, так как прежде: я решаю все за тебя. Но это мой единственный способ позаботиться о тебе… Ты можешь на меня злиться, можешь проклинать, я готов это стерпеть, если это сделает тебя счастливой.