Стоявший в горле ком делал его голос хриплым и скрипучим, говорил как на грани смерти. Или грани, чтобы самому не расплакаться. Люси должна видеть, что он уверен в своих намерениях, иначе он воспользуется его слабостью, как делала всегда до этого. Нельзя. Люси должна уехать.
Нацу все еще помнил, как на первых месяцах беременности этери говорила, что в поселении задумывалась о ребенке, помнил, как она скучала по дому, пытаясь это скрыть от него, помнил сегодняшнюю и прошлую радость, когда приехала Эзра (или Эрза). У Люси была нормальная жизнь со своими желаниями и стремлениями. Он все это разрушил: он раскрыл в ней не только убивающий дефект организма, она заставил ее страдать и плакать так много, сколько ни разу за всю свою жизнь. Он полностью передал ее, сделал кого-то другого, угодного только ему — он свел ее с ума. На это было больше невозможно смотреть, невозможно было делать Люси еще больнее.
— Это не так! Ты врешь, ничего не будет так! — она склонила голову, ее плечи крупно дрожали, надрывался голос. Она напомнила Нацу самого себя, когда после известия о смерти отца он бился в истерике, отрицая действительность и давая обещания, что все исправит, изменится, если папа вернется. Нужно было чем-то жертвовать для лучшего будущего. — Я люблю, люблю тебя! Я не смогу быть счастливой!
— Но и со мной тоже не будешь, — обреченно, шепотом выдавливал из себя Драгнил, с сжимающимся сердцем и множеством острых, впивающихся осколков, осознавая, что это все правда. Он не сможет ничего изменить. Люси любила его, хотела, чтобы он был только с ней, но этого никогда не будет. Может быть сейчас она могла это стерпеть, как и все остальное, могла притворяться, что ее все устраивает, однако потом это начнет ее угнетать и опять подвергнет мукам, ведь Нацу не был способен испытывать к ней столько же крепкие пьянящие чувства, как она к нему. Не мог прежде, не сможет и в будущем. — Для меня Люсиан и Люк всегда будут важнее, чем ты.
Карие глаза округлились, рот остался приоткрытым, с не слетевшим очередным признанием в любви. Она всегда знала это, всегда напоминала себе об этом, но в первые услышала эту элементарную истину с уст Драгнила. В ней не было и капельки лжи. Люси всегда была для него всего лишь инкубатором — она была вызвана только для рождения мальчиков, — и что бы она не делала, ничто не сможет изменить этого.
Закрыв лицо руками, в муке Люси склонилась, став перед демоном маленькой и беззащитной, из ее горла вырвался новый пронзающий крик. Гвозди жестокости и отверженности с глухим ударом впивались в ее тело, забивая, углубляясь дальше и убивая. Она изменилась ради него, для него, а ему это было не нужно. Для него она была просто этери.
Нацу стал смыслом ее жизни — стал центром ее вселенной, — и он так легко ее отверг.
— Ненавижу… Я ненавижу тебя!
***
Сложно было сказать насколько долго они с Люси задержались, но судя по сердитому выражению лица Верховной исповедницы, достаточно. Хотя, если честно, даже если бы они не уходили, Эрза бы не смотрела на него не иначе, как враждебно и нетерпимо. Таким как она никогда не нужен будет серьезный повод, чтобы ненавидеть демонов, это вбито в корку мозга и ни за что не сотрется от туда. И не нужно было быть провидцем, чтобы понять, что после приезда, неприязнь возросла в сотни раз. Она уже видела, как Драгнил влияет на Люси, как и его обман, который потом сыграет с ее любимой сестрой крайне жестокую шутку.
Интересно, подумал Драгнил, если бы она видела Люси сейчас, сколько понадобилось бы секунд для использования окрайда? Как бы Хартфилия не отмахивалась, не говорила, что он просто ревнует и ему мерещится всякое, Нацу в прошлую встречу успел заметить, как трепетна Белсерион к его этери. И это было вовсе не дружеская, и даже не сестринская связь. Нацу не хотел видеть Эрзу, потому что она могла отобрать у него любовь Люси, ее нужду в нем и привязанность, которую он так долго искал хоть в ком-то. Сейчас он был не против, если это поможет Люси забыть полтора года прожитые здесь.
— Господин Драгнил, позвольте уточнить, у вас двое сыновей? — желание уйти к мальчикам или сбежать на пару часов на охоту стало ощутимей. Его и так уже тошнило от этого ужасного вечера, а тут еще и Верховная приставала, очевидно желая посильнее его задеть. Как низко.
— Ваша работа, доставление этери и решение проблем связанных с ними. Мои дети не входят ни в вашу компетентность, и ни чью-либо еще, — Нацу понимал к чему клонит Эрза. Почти всю беременность ему капали на мозги и запугивали тем, что его мальчиками могут оказаться бесчеловечными и безжалостными бадгарами (исповедниками для людей). Шерия быстро все опровергла: мальчики являлись полноценными этериасами, просто в отличии от остальных детей, из-за того, что они росли вместе в одной утробе, они получают от отца не сто процентов сил, а половину, что в дальнейшем всего лишь замедлит их этериское развитие. Бадгары же были людьми с врожденным демоническим геном.
— Их мать является исповедницей, — Эрза хотела звучать бесстрастно, но она слишком плохо скрывала ненависть.
— Люси Хартфилия — этери, такая же как и остальные, ее статус исповедницы не дает ей привилегий.
— Вы не отвечаете на мой вопрос — дети лишь на половину этериасы?
— Госпожа Белсерион, как я знаю, вы не очень долго работаете в Министерстве, но мне кажется за это время вы должны были выучить составленный договор: вы предоставляете нам этери, мы не вторгаемся в ваши земли. Дети, какие они и что с ними — повторюсь еще раз — вас не касается, — Нацу тяжело вздохнул и закатил глаза. Он мог все разъяснить и не устраивать скандал, чтобы прощание с Люси прошло без лишней драмы насколько это было возможно. Однако он из принципа не собирался ничего говорить. А может он просто хотел на ком-то отыграться и хотя бы раздражением загасить кровоточащую рану внутри.
— Они исповедники! Ты хотя бы понимаешь, что это значит?! К каким последствиям это приведет, если им сохранить жизнь?! — исповедница тоже хотела выместить свою злость за все измотанные нервы и переживания за Хартфилию, что перестала даже контролировать свою речь. Будь здесь другие, это посчитали бы огромной оплошностью и развязностью, которой ее никогда не учили. Но здесь была только она, Верховная, и этериас, который, как подозревала, после получения детей и близко не станет с ними снова связываться.
— Раз уж мы перешли на ты, то я скажу к каким последствиям приведет, если исповедницы хоть пальцем тронут моих сыновей, Эрза, — огонь забегал по телу Драгнила — делал он это специально, для большего запугивания. Женщина выводила из себя, хотелось ее заживо сжечь, и в мыслях Нацу это уже делал. Это действовало как обезболивающее.
— Начнется война. Поверь, как главе Великой семьи, мне ничего не стоит отдать приказ, и мир вновь погрузится в те страшные времена вечной войны. Хотя учитывая количество ныне живущих исповедниц и то малое количество окрайда, которое люди могут добыть на своих землях, не думаю, что человечество долго продержится. Год и то будет преувеличением, — кровожадная ухмылка, которой удостаивались недоброжелатели и Люси в свое время тоже, заиграла на устах Драгнила, оголяя острые клыки. — А теперь подумай своей головой, готова ли ты взять на себя ответственность за убийство тысячи невинных жизней?
В Верховной промелькнул страх, и впервые за долгое время Нацу почувствовал удовлетворение, власть и силу. Почувствовал себя правящим демоном, перед которым дрожали жалкие людишки.
Заметив самодовольство, взгляд исподлобья запылал пламенем злости, что напомнило Драгнилу первую встречу с Хартфилией в реальности. Он вел себя, как требовательный и всегда получающий желаемое хозяин, она непреклонная и знающая себе цену исповедница. Теперь это казалось далеким, расплывчатым сном. Все между ними изменилось слишком сильно.
И все же, когда Хартфилия, опустошенная, подавленная и закутанная в шубу, отчего казалась еще более хрупкой, вышла из секретных проходов и спустилась вниз, Нацу надеялся встретить тот самый гордый и железный взгляд, чтобы все закончилось, так же как и началось. Вот только глаза все еще были красными и умоляющими.