Нацу кинул какие-то слова благодарности и прощание, которые не запомнил, они были чистой формальностью. Нельзя было давать волю чувствам, Люси не должна была увидеть, что он жалеет. Поэтому Нацу показательно развернулся и не оборачивался на сверлящий спину взгляд. Он поднимался по лестнице, вслушиваясь в удаляющиеся шаги в вое метели, вдыхал родной запах, растворяющийся в воздухе и удалялся все дальше от этери. Морозные порывы ветра толкали его в спину, подталкивая. Двери закрылись; по лицу Драгнила пробежал спазм, из горла вырвался нечленораздельный звук, не то ли крик, не то ли болезненный стон.
***
Это было неправильно, это все было неправильно. Хартфилия понимала, что в ней сейчас говорила грусть и нежелание прощаться с любимым, но она не могла усмирить в себе это. Впивалась ногтями в ладони до крови, кусала губы, чтобы отрезвить свое плененное сознание. Но сердце несмотря на просьбы и уговоры, тянулось туда, откуда она удалялась. Хотелось выть от боли растоптанных чувств, что связывало ее с этим миром, что придавало ей краски жизни. Люси должна была злиться и ненавидеть, как она сказала Нацу, но эти слова были ложью. Она хотела остаться, хотела, чтобы он сгреб ее в объятия, поцеловала в макушку и исполнил ее просьбу, как делал во время беременности. Он делал все для ее радости, чтобы она не терзалась переживаниями, так почему сейчас поступил иначе? Почему возвышал ее рыдания, оправдывая, что это к лучшему?
— Все будут рады твоему приезду, — Эрза потянулась за рукой подруги. — Ты сможешь забыть все и заново зажить, а мы тебе поможем.
Хартфилия нахмурилась. Она одновременно хотела и не хотела, чтобы Нацу и прожитые вместе месяцы стирались из ее памяти. Нацу был как губительный яд, отравляющий ее жизнь, однако он был и лекарством, и, если перестать его употреблять, она умрет. Сделать выбор было невозможно. Все было одинаково плохо.
В карете, небольшой, с жесткими сиденьями и холодом пробирающемся внутрь — которая и близко не могла сравниться с Драгниловской, где все было обшито, много подушек и одеял, и можно было прилечь, а еще там всегда было тепло, благодаря объятиям демона, — паренек из Министерства практически спал, Белесерион говорила непривычно много, сообщая обо всем, что происходит в Аминосе, не забывая добавлять, что, наконец, все вернется в свое русло.
Эрза искренне верила в свои слова, Люси сомневалась, что именно так и будет. Как продолжают жить этери, после возвращения, Хартфилия не знала, но слухи твердили, что все они заканчивали плохо. Их считали нечестивыми, свершившими ужаснейший грех перед Всевышним, за что семьи не принимали их назад, гнали прочь из деревень и городов, некоторых жестоко убивали, как будто этери тоже были демонами. Навряд ли ее сестры были такими же суеверными, но смогут ли и они забыть о причине ее отсутствия? Не будет ли она вызывать у них отвращение, после нарушения кодекса исповедниц? Примут ли ее назад, как исповедницу?
Да и какая была ее жизнь прежде? Что она делала, какие были ее цели и желания? Какой вообще могла быть жизнь, зная, что Нацу не находится где-то рядом и вот-вот не зайдет в комнату, проведать проснулась ли она? Зная, что голос будет помнить только благодаря совершенной памяти? Зная, что больше никогда не сможет к нему прикоснуться и даже увидеться? Ее не волновали Люсиан и Люсьен, которых она так мучительно вынашивала почти пятнадцать месяцев, потому что она делала это для Нацу, чтобы увидеть его счастье, чтобы он полюбил ее сильнее в благодарность. Теперь их будет разделять барьер.
— Наконец-то, ты будешь подальше от этих отвратительных этериасов, — в подтверждение своего отношения, при слове «этериас» в до этого восторженном голосе Эрзы прозвучали нотки омерзения.
Оторвавшись от разглядывания белого полотна пейзажа, все еще различимого, так как они спускались с горы и заргы еще не набрали полную скорость, Люси озадаченно проморгалась. Эрза бы никогда не сказала бы в ее сторону столь ужасных слов.
— Ты знаешь зачем мне эти браслеты?
В ответ Хартфилия получила отрицательное качание, Эрза прежде даже не замечала украшений.
А является ли Люси исповедницей или человеком вовсе? Только сейчас она задумалась, что будет, если сестры узнают о ее новой сущности? Исповедницы смогут принять этериаса? Смогут ли они перекроить свою ненависть, которую им внушали с рождения, только потому что Люси — предательница Люси — тоже стала демоном?
— Останови карету, — этери предприняла трусливый побег, и почувствовала облегчение. Ей не придется пересекать барьер.
Эрза ошибалась — теперь Хартфилия была врагом всех своих сестер.
— Что? Ты о чем, Люси? Карету невозможно задержать, — к сожалению, это не была ложь. Зарги знали маршрут исключительно от дома до Министерства и команду двигаться.
Это не могло остановить Хартфилию.
Карета ехала быстро, но недостаточно быстро, чтобы прыжок был смертельным. Сквозь распахнутые двери в карету ворвалась метель и множество снежинок вслед за ней. Они кусали оголенную кожу и резали по глазам, окутывая холодом и стужей. Крики женщины и парня заполнили карету. Эрза всегда была сильнее Люси, она крепко держала ее сзади, приказывая сотруднику что-нибудь предпринять. Нужно было бы сдаться, Люси опрометчиво и отчаянно боролось. Будто она могла так легко позволить, чтобы все пошло так как говорил Нацу. Он дал ей право выбора, и она его сделала — она должна была вернуться к своей настоящей семье.
— Люси, прекрати! Что ты делаешь?!
В драке, Белсерион пыталась сковывать запястья Люси, и случайно сорвала браслет, о предназначении которого так и не узнала. Хартфилия не теряла шанса: пересиливая ограничения и вырываясь из хватки сестры, ей хватило одного прямого прикосновения, чтобы проникнуть под кожу, внутрь чужого мира. Нельзя было точно сказать, что повиляло на Эрзу — проклятье Хартфилии или шок — это заставило ее на секунду застыть. Этого хватило.
Тупая боль прошла вдоль позвоночника и отозвалось звоном в голове. Снег хоть и покрыл ее лицо и забрался под воротник шубы, разгоняя холод, он смягчил удар. Попытавшись встать, Люси опять чуть не упала: сильное дуновение сносило, снежинки больно били, все вокруг было белым, мешала и резкая слабость.
Нацу и Зереф предупреждали Хартфилию, что браслеты нельзя снимать даже на секунду — проклятье распространится по телу и убьет ее. Все мышцы сжало, как заполненные или обвитые невидимой леской, и свело судорогой; текущая по лицу кровь казалась ужасно горячей от контраста с пробирающим ветром. Осознание, что смерть в любую минуту придет за ее душой, не пугало. У нее больше не было места в этом мире — ее не примут сестры, с Нацу она будет вечно несчастна, а на поиски не было желания. Она стала слабой и зависимой, позор всего рода Хартфилия и прежней Люси Хартфилии. Но она не жалела — Люси просто хотела, чтобы Нацу спрятал ее от холода, давая почувствовать свой огонь, и увидеть его в последний раз, какие бы слова он не сказал накануне.
Браслет утонул в нескончаемом высоком сугробе.
— Нацу! — стараясь перекричать взбушевавшуюся природу, Люси пошла навстречу. Она знала, что он придет за ней — она успела стать одной из его слабостей, она прекрасно знала и пользовалась этим.
***
Скоро должна была настать весна, цветки диагерссии уже должны были проглядывать сквозь тающие, серые сугробы, оголяющие грязь леса. Зима задерживалась в землях этериасов сильнее, чем в прошлом году. Все главы понимали, что это сулит затруднениями хозяйства, но больше всех погоду проклинал Драгнил — как и в прошлом году на него опять наваливалось слишком много проблем. Он стал достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы не бояться подобных мелочей. Да, теперь это для Нацу было мелочью, как и тонкая рубашка, неподходящая для прогулок во вьюгу, как и порывы ветра, оставляющие невидимые порезы на лице. Он огненный этериас, по его коже бежал огонь, снег испарялся от прикосновений, на земле от его шагов оставалась выжженная трава. Нацу ничего не волновало — он бежал вперед, падал, катился вниз по скале, но наплевав на удары, вставал и бежал. Невидимая нить связи, которую, как он считал обрезал только что, вела его.