— Шерия сказала, что мы идем на поправку. Скоро будем полностью здоровы, — сказала Люси, приподняв уголки губ, когда этериас вышел из душа. Она надеялась, что новость приободрит Нацу, однако он лишь перевел на нее тяжелый взгляд. Изучающий и пронзительный — Люси хотела, чтобы он был другим, ожидала мелкое ликование, наконец, жизнь налаживалась. Впервые за эти недели он смотрел на нее так долго. А потом взгляд сменился обречением и одиночеством.
Ничего не говоря, Нацу залез на кровать, подвинулся к Люси и поднял руку зажженную пламенем, что должно было переместить на этери. К его удивлению, та остановила его.
— Может не стоит? — Хартфилия взволнованно посмотрела на него. — Ты сегодня сильно устал, тебе нужен отдых.
Люси обхватила его руку своими двумя, и переплетя пальцы в крепкий замок, положила на свой сильно выросший за месяцы живот, большим пальцем нежно поглаживая грубую кожу этериаса, в знак поддержки, которую он, как и любую другую не замечал.
Девушке с каждым днем становилось все лучше: она не лежала днями в постели, к ней вернулся аппетит. Она сама просилась на прогулку: ее так достали четыре каменные стены и затхлый воздух. Она вновь оживленно принимала участие в разговоре, вместо тех жалких попыток, когда она находилась все еще в своих мыслях, она шутила и улыбалась. Она больше не пряталась в своей комнате, она возвращалась обратно в поток жизни.
Люси приняла и продолжила жить, в отличии от Нацу. Он остался в прошлом и мстил из-за прошлого, которого не изменить.
Конечно же, Драгнилу сообщали о состоянии этери, и Хартфилии казалось, что это угнетает его. За двадцать четыре дня он не сдвинулся с места, утопая в своей печали. Люси понимала каково ему, поэтому терпела и не давила на него. Ему нужно еще время.
Однако, она не принимала его огонь вовсе не потому что Шерия сказала, что все хорошо и эти процедуры уже не обязательны, но будут полезны в профилактических целях, и причиной не была усталость Нацу — выделение столь небольшого потока огня вовсе не отнимает силы, порой это дает снять напряжение, как он сам ей говорил. Нет, она могла принять это и спокойно уснуть под его боком, но Люси не хотела этого.
Иногда у нее проскальзывали мысли, что она должна радоваться возможности быть рядом с ним, как это было прежде, вот только, стоило ей вспомнить, как это было раньше и как сейчас, радость отступала, превращаясь в осколки под тяжестью безысходной тоски. Дома Нацу не был бурлящим огнем — он вымещал горящий адским пламенем гнев на диких, чье гнездо было найдено, а возвращаясь, от пламени оставался пепел меланхолии. Апатичный, источающий исключительно отчаяние, Драгнил передавал свое настроение другим. Особенно сильно это влияло на Люси. Его огонь, часть его, сама была пропитана безнадежностью и переходила на этери, покрывая ее тело и сердце. Ей передавалось его настроение, оно разделалось на них двоих и прожигала их двоих вместе. Люси не могла этому сопротивляться, ведь собственная боль до сих пор не ушла, до сих пор не была похоронена глубоко внутри, до сих пор не стала ее частью. Люси показывала то, чего еще нет, то к чему она стремилась. Она слишком легко поддавалась унынию. Вот только, следовать за ним и позволять ему управлять ею Хартфилия не желала. Сегодня день был слишком солнечным, чтобы тучи и дождь испортили его.
— Поток сил к мальчикам усилился? — попыталась начать разговор Люси. Вместо тепла, что должен был давать ей Нацу, она получала холодность и безразличие, даже когда обнимала его руку и прижималась к горячему телу. Сейчас, когда тяжелее всего, они должны были быть вместе и рядом, однако не оба осознавали это.
Нацу молчал. Из-под опущенных век он смотрел на исповедницу, моргнул, и пусто смотрел в потолок. Закрыл глаза, сказал «Почти такой же, как раньше», а затем вновь моргнул и посмотрел на нее тем самым взглядом. Виноватым, одиноким, и было в нем что-то еще, чего исповедница понять не могла. Ей не нравился такой взгляд.
Почему он на нее так смотрит? Где ее прежний, веселый и импульсивный Нацу? Где тот, кого она любила?
***
У исповедниц должен был быть чуткий сон, чтобы во время услышать опасность и проснуться, пока та не погубила ее. Люси не только в том, что она этери отличалась от своих сестер. Когда разрешали передохнуть от утренних тренировок и работы, она могла спать до обеда, а сон ее был крепок, мелкий шорох ее не разбудит. Однако когда ночи были полны кошмаров и на душе скребли кошки, Морфей не погружал ее в свои владения, держа где-то между тем миром и реальностью. Этой ночью Люси проснулась впервые не из-за воспоминаний, пленкой крутившихся в голове, когда она теряла контроль во сне. Копошения. Она привстала на локтях и лунный свет подсказал ей их причину — этериас стоял возле кровати и одевался.
— Нацу, ты куда? — возросшая в секунду тревога убрала остатки дремы.
Драгнил замер и остановился, не ожидая, что его застанут. Работа была его оправданием, в которое Люси не поверила: слишком рано собирается и молчал слишком долго перед ответом. Шестое чувство лишь подкармливало ее предположения о лжи.
Она хотела бы гневаться, ей так надоела его ложь. Он забыл к каким последствиям она привела в последний раз? Это должно было бы стать для этериаса уроком, вот только, он не вспоминал об старых ушибах, ставшими мелочными с теми ранами, что с недавних пор не останавливаясь кровоточили на его сердце. Просто помнил, где-то на подкорках сознания, но не сейчас.
Хартфилия подползла к краю кровати и успела схватить за рукав старой рваной рубашки, когда этериас уже развернулся к ней спиной и делал шаг по направлению к двери. Ей казалось, что если он уйдет сейчас, то больше не вернется.
— Нацу, останься. Не уходи, — ее голос был тих, но достаточно громок в тишине ночи. Ночь, которая на первый взгляд не отличалась от других весенних ночей, спокойная и тихая, она не предвещала ничего, кроме сладкого сна.
Этериас замер. Прямая спина сгорбилась, плечи сжались. С судорожным вздохом он, кажется, поворачивал голову к ней, однако остановил свой взгляд на окне, где на небосводе неспешно проплывали облака, на половину закрыв старый месяц, вместо которого мириады звезд не давали погрузиться миру во власть мрака.
— Зачем?
Люси вылупила глаза на этериаса. Озадаченно всматривалась в его спину, будто там она могла прочесть, что на самом деле сказал Нацу — этот вопрос был для нее очень плохой игрой воображения. Нацу молчал и ждал.
— Зачем, Люси? — повторил он, но его голос прозвучал еще тише, и этери опять не поверила бы, что он и вправду задал этот вопрос, но он звучал слишком отчетливо, чтобы притвориться, что его не было.
— Ты мне нужен, — в горле стоял ком. Она подалась головой вперед, лбом опираясь об его руку. Она не знала другой ответ, кроме этого.
Перед глазами стояла старая картинка: женщина в белом платье и уложенными в аккуратный пучок блондинистыми волосами размеренным шагом идет к деревянной двери с железной ржавой ручкой, открывает ее, и с улыбкой оборачивается: «Люси, я уйду всего лишь на три дня, так что не скучай без меня, хорошо?». Дверь со скрипом закрылась, а три дня длились уже семнадцать лет. Люси боялась. Боялась, что от нее опять уйдут и оставят одну. Она не хотела оставаться одна.
— Это не так.
И вновь его слова разрезали тишину острым, острейшим, что может существовать мечом. Мгновенно, без лишней чепухи. Его хриплый голос не стал громче, но он оглушил Хартфилию. Сердце забилось быстрее под давлением страха. Тело ослабло, она не чувствовала его, только расползавшуюся по венам боль, однако из последних сил сжала рукав рубахи в кулак, что можно было услышать, как порвались нити. Люси забыла как дышать. Из горла вырывались хрипы, она глубоко вздыхала воздух и выдыхала, не давая тому наполнить легкие. Она опустила голову вниз, сжала челюсти и крепко зажмурилась. Помимо боли, ее одолевало другое множество чувств, что три недели копились в ней, оседая и скрываясь в не уходящей печали, а теперь бурным потоком смешивались с ней, совершенно разные, они не могли быть вместе, превращаясь одним целым в хаос.
— Да откуда тебе знать?! — цунами эмоций сорвались в одном крике. Она не могла контролировать себя, поэтому кричала и плакала, плакала и кричала. Она ничего не могла с собой поделать, потому что плотина молчания и принмания не могла стоять вечность. Одно движение мужской руки, которую хотели вырвать из захвата девушки, как плотина рухнула в один момент и выпустила, все, что так долго терпела.