Мир перевернулся. И она тоже. Перевернулась.
Перед глазами потемнело. Мир закружился. Перевернулся. И не понять, где теперь верх, а где низ.
Минутная слабость. Прошла. Но Соня так и держалась, побелевшими пальцами, за край рабочего стола.
Она устала. Надо ехать домой.
***
У Максима складывалось ощущение, что он бьется башкой о бетонную стену.
По сути, так и есть.
Они где были, там и остались.
Несколько дней прошло с разборок в клубе, а сдвига никакого. Оба застыли, будто кто-то кнопку на пульте нажал.
Пауза, чтоб их всех.
Пауза в отношениях — это так теперь принято говорить. Так ему сказала его любимая женщина.
«Давай сделаем паузу и подумаем».
Окей, отлично. Он ушел, хлопнув дверью, думать, и она пошла думать…, но не о нем, а о своей работе, у нее же дело крупное, важное. А их отношения, запутавшиеся вконец, это фигня полная, так, ерунда сущая.
Макс понимал. Все, причем. И сестра с ним согласилась, что да, Соня его сейчас просто не готова прощать.
Ему не надо вымаливать прощение, стоять на коленях или закидывать ее обручальными кольцами.
Это не так работает.
Будто он и сам не знает.
Только…, ждать было невыносимо. Ждать и слепо верить, что она вернется домой в свою квартиру, к нему.
Пусть даже не к нему, но просто приедет домой ночевать, а не останется в офисе со своим чертовым боссом, который что-то там к ней чувствует.
Это ревность. Да, черт возьми, ревность. Отрицать глупо.
Бесновался как раз из-за гребаной ревности. К треклятому начальнику. Который, в отличие от Макса, не обижал любимую женщину до такой степени, что она на него смотреть не хочет.
Соня на него перестала смотреть.
После клуба. После «я так больше не могу» он потерял ее глаза. Ее взгляд.
Она отворачивалась. Каждый раз, пытаясь с ней поговорить, она отворачивалась от него, прятала глаза, и он сходил с ума от того, что не видит ее серое безумство.
Три дня, как чужие люди в одной квартире.
Завтрак и поздний ужин.
Вежливые слова без эмоций и полное равнодушие к окружающему миру.
Погрузилась в работу, а внутри вся кипела и не говорила ему ничего, даже выговориться или проораться не попыталась.
Кипела только, а он замер в ожидании, когда уже, наконец, рванет, чтоб с фейерверком эмоций, с чувством, с расстановкой.
Ему мало ее тела. Ему ее эмоции, ее душа нужна, а этого она не давала.
Механическая близость. Отвратительная и мерзкая.
Большего он не заслуживал. Это и тупому ясно.
Но решил пока еще подождать. Тоже погрузился в работу, хорошо, что ему для этого достаточно мощного компа под рукой и безлимитного Wi-Fi…
Сегодня Соня его довела. Десятый час, а ее нет. Трубку никто не берет. Звонил в офис, сказали, что уже ехала.
Какого черта тогда?
Куда она делась?
Внутри что-то тревожно замерло, забилось в предчувствии тревоги.
Снова набрал ее номер.
Длинные гудки и вот, наконец, ему ответили.
Незнакомый голос. Сухой и безэмоциональный.
Авария. Не справилась с управлением. Бетонное ограждение. Подушки безопасности. Больница.
Максим срывается с места и, кажется, впервые с того дня, как умерла бабушка, молится Богу.
Живи! Пожалуйста! Живи!
Я все сделаю. Уеду. Никогда больше не побеспокою.
Только живи! Умоляю! Живи!!!
Часть седьмая
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
В этом мире нет ничего хуже, чем бессилие.
Бессилие тогда, когда ты ничем и никак не можешь помочь любимому человеку, потому что некомпетентен в том вопросе.
Максим не врач, и близко никогда к медицине не был, даже в школе биологию с трудом переваривал, его «железки» интересовали, компьютеры, процессоры и материнские платы.
Сейчас сидел в коридоре приемного покоя городской травматологической больницы и в полной мере «наслаждался» своим бессилием и своим незнанием ситуации.
Он не мог своей девочке помочь, не мог.
Обзвонил всех врачей, которые его самого на ноги ставили, всех. А они ему: карта нужна, снимки, и тогда они могут ему что-то сказать. От злости из-за всего этого чуть телефон в стену на запустил, но остановился.
Вике позвонил, сестра то уж точно что-то сможет сделать.
Приехала вся запыхавшаяся, бледная, Шах сзади, мрачной тенью шагал за женой и недовольно на медицинский персонал зыркал.
— Ну что там? — сестра присела рядом, за руку его взяла, в глаза тревожно заглянула.
— Не знаю, увезли куда-то, а мне ничего не говорят… я… не муж и не родственник, мне ничего не скажут.
Это бесило еще больше.
Какая к черту разница, муж или не муж? Он ее любит больше жизни. Пока сюда ехал, чуть не свихнулся от тревоги, от страха за нее. А они ему «вы не родственник, не имеем права».
Орать было без толку. Денег не взяли. Оставили сидеть в коридоре и ждать. Чего ждать? Ему ж вроде не положено что-то там знать о состоянии его любимой женщины, б*ядь?!
— Ясно!
Вика решительно поднялась и двинулась дальше по коридору, сначала на пост приемной сестры, а потом и дальше ее пропустили. Его вот не пустили, а ее запросто. Как так?
Тяжёлая рука зятя легла на плечо, когда он попытался за сестрой рвануть.
— Успокойся, Золотце все узнает и выйдет, расскажет. Сядь и не мешай.
И голос такой спокойный, равнодушный. Макс не выдержал!
— Пошел к черту! — сорвался с места, и Шаха за грудки схватил, к стене прижал, — А если б с Викой такое случилось, ты бы тоже успокаивался, да? Пока ее там режут, сидел бы спокойно?
Шах и сейчас оставался собран, в глаза Макса, бешеные и злые, смотрел без страха, понимая, что мужчина на грани, поэтому на такое вольное поведение и не реагировал, не вздрогнул даже.
— Ты ей помочь сейчас можешь? Нет. Что-то сделать можешь? Нет. А они…, - Шах мотнул головой в сторону врачей, — Могут, но вместо того, чтоб ей помогать, ходят и на тебя поглядывают с опаской, чтоб ты им тут все отделение не разнес. Сядь и жди, если ничего сделать не можешь.
Шах руки Макса сбросил, отошел на пару шагов, кулаки сжал.
— И, если б с Викой что-то такое случилось…, я бы сдох. Лег бы и сдох.
И опять оставалось только ждать. Беситься от собственной невозможности как-то помочь и хоть что-то сделать.
Страх накатывал волнами. До тошноты и черноты перед глазами. Руки начинали трястись.
Что ж так долго то?
Сказали, что живая, почему тогда так долго? Что с ней? Что-то серьезное? Божеее!
В жизни так страшно не было.
Даже тогда, много лет назад, в той чертовой аварии, посадившей его в инвалидное кресло на пару лет.
Он помнил все до минут, до секунд. Картинки, как кадры кинофильма в памяти отпечатались, но при этом ТАК страшно ему не было. Ни за свою жизнь, ни за жизнь сестры и братьев.
А сейчас… какой-то первобытный, животный страх, который вынуждает нападать на всех, кто может принести дурные вести.
Господи! Только бы выжила.
Ее сюда привезли в тяжёлом состоянии, но живую, это все, что ему сказали. Все.
Сколько он так с Шахом просидел?
Минуты? Часы? Все слилось, и время не ощущалось совершенно. Максим, кажется, и удары своего сердца не различал, — оно, будто предчувствуя что-то, замерло, перестало биться.
Из дверей выходит бледная Вика.
Мертвенно бледная. Глаза…. Она ему в глаза не посмотрела, отвернулась. За ней вышел врач. Хирург. И направился к нему.
Сердце застучало в бешеном ритме. В висках запульсировало. Ладони вспотели. А ноги… ноги отказались его слушаться, и встать он не смог. Просто не смог. Ног он не чувствовал.