Стало страшно. Еще страшней, чем было.
Живи, Соня, живи!
****
Давно, очень-очень давно, Гриша не проводил так вечера и ночи.
В приятной компании безумно волнующей женщины, за неспешными разговорами обо всем и обо всех.
Они лежали вдвоём на кровати, притащили сюда поднос с едой, чай. Пили, ели и разговаривали.
О жизни. О нем. О ней.
Оказалось, это очень приятно рассказывать другому, важному и нужному, для тебя, человеку, о себе. Про прошлое. Настоящее и будущее.
О том, кто ты, что ты.
Даже ошибки свои, и те было приятно обсудить.
Когда тебя слушают, понимают и никак не пытаются в чем-то обвинить и уличить. Это невероятные ощущения.
У него душа пела, плясала, и так далее…
Эля успокоилась после своей истерики. Умылась и сказала:
— Есть хочу!
Все, он был сражен наповал.
Молодая женщина не истерила, не кричала, не предъявляла претензий.
А внятно и спокойно его предупредила, что методом похищений и запугиваний за девушками давно не ухаживают. Цветы, конфеты, кино… как для примера.
Он понял, клятвенно пообещал все устроить…но пока в домашних условиях.
Правда, доставку цветов заказал, так сказать, из вне, а кино и конфеты были в наличии. Но им двоим кино только мешало говорить, так что, телевизор в итоге был выключен совсем, он им был не нужен.
Эля удивительная!
Красивая, умная, целеустремленная. Запуталась только в себе немного, но ничего, он поможет ей распутаться, уже помогает.
Она так на его плече рыдала, до икоты, распухшего носа и потекшей туши. Но ему все равно было, а вот она…, как только успокоилась, почему-то застеснялась своего поведения, извинилась даже.
Это был необыкновенный вечер откровений. С ее стороны. С его стороны.
Элька была в шоке, когда поняла, что фактически живет на деньги сестры, даже разозлилась на родителя, не понимая, как так можно. И пообещала сама себе, что больше так быть не должно, не правильно. У нее папа еще молодой, еще может работать, да и она сама тоже далеко не дура, работа у нее есть, а значит, будет постепенно двигаться по карьерной лестнице.
Гриша был против. Карьерной лестницы. А как же свадьба-дети? Он хотел. Прям сейчас.
Испытывал дикое желание, и хорошо, что домашние брюки не облегали и не обтягивали, еще напугает свою малышку, свою куколку.
Но хотел ее. Вот такую заплаканную, без косметики, с веснушками на лице.
Кровь кипела, бурлила. И он прикладывал титанические усилия, чтобы не наброситься на нее прямо сейчас и прямо тут, сметая на пол поднос с едой и чаем.
Но она была такая… такая трогательная, милая, ранимая, разве мог он сейчас начать к ней приставать с совсем далеко не милыми предложениями?
Не мог, конечно, поэтому терпел, перебарывая себя, стараясь ничем не выдать дикого напряжения в паху.
Даже малодушно обрадовался, когда куколка начала клевать носом и в конце концов уснула.
Тихо поднялся, убрал поднос, унес все на кухню и вернулся к ней.
Немного сдвинул ее, стараясь не будить, укрыл покрывалом и лег рядом. Обнял одной рукой поперек живота, притянул к себе ближе, уткнулся носом в нежную кожу шеи.
Будто именно сейчас вернулся домой после долгих поисков, долгих дорог. Домой. Держа в своих руках свою куколку, ощущая ее дыхание под своими руками, чувствуя, как бьется спокойно и умиротворенно ее сердце, — он дома.
И другого дома не будет. Только с ней рядом. Да даже не с ней, а только, когда она в его руках, Гриша ощущает, что дома.
Дом — это не квартира, не коттедж, не наличие кровати в спальне или дивана в гостиной, не кухня с большим обеденным столом.
Дом — это она, его куколка в его руках, ее дыхание, ее пульс…
Проспали они недолго. Мобильник Эли надрывался и заставил их проснуться. Честное слово, лучше бы они не просыпались.
Он включил свет и увидел, как она побледнела, глаза слезами наполнились, а сказать… сказать ничего не может, только смотрит на него растерянно и со страхом.
Недолго думая, отнимает телефон.
— Кто это? — рявкает в трубку, пытаясь понять, что так могло куколку напугать.
— Гриш, ты? — послышался на том конце провода голос Шаха.
— Сава, какого хрена…?
— Соня в аварию попала, мы сейчас в больницу едем с Золотцем, будем на месте разбираться.
— Что с ней? Она живая?
— Да, б*ядь, откуда я знаю? Макс там, ему ничего не говорят, сказали только, что состояние тяжелое, — все.
— Ясно, мы скоро будем.
Кто это «мы» и почему Гриша рядом с Элей, Сава спрашивать не стал, но секундное напряженное молчание и так без слов сказало о многом.
— Ждем, адрес смс-кой скину.
— Понял.
Отбросил телефон на кровать. Присел на корточки перед застывшей Элей.
Убил бы Шаха, убил. Не мог ему позвонить? Не мог ему сначала сказать? Или отцу их? Зачем девочке на голову вот так все вываливать?
— Эля, малыш, — он потормошил её немного, дождался, когда она поднимет на него глаза, — Соня живая, слышишь? Живая!
Никакой реакции. Ноль эмоций. Никакого проблеска в глазах. Только дикий страх и слезы катятся по щекам.
Стер их пальцами, обнял, к себе прижал. Зашептал на ушко.
— Мы сейчас поедем туда, и ты убедишься, что она живая, слышишь? Там Максим. Там Шах. И Вика тоже…, ты ее, может, плохо знаешь, но она твоей сестрой очень дорожит, Золотце своим упрямством кого хочешь жить заставит, у твоей сестры просто нет другого выхода.
Минуту ничего не происходило. Только тишина и беззвучные слезы на его пальцах.
А потом его девочка собралась, встряхнулась, шмыгнула носом и посмотрела ему в глаза.
— Поехали!
****
Все тот же коридор. Все та же больница.
Когда хирург — травматолог, имя которого никто и не запомнил, начал объяснять присутствующим, что все же произошло с Соней, в зал ворвалась Эля.
Бледная, потерянная и ничего не понимающая, она направилась прямо к Максу, села рядом и вцепилась в его ладонь.
— Травмы серьезные, но жизни Софьи ничего не угрожает, были сдавлены дыхательные пути, нам пришлось ее интубировать. Множественные переломы ребер, грудины, осколок пробил легкое, поэтому мы вынуждены были провести полостную операцию.
— Но… она поправится?
— Да… — врач замялся, не зная, как дальше рассказать о том, что произошло, и кому эта информация будет важна, в зале ведь находилось трое мужчин и все, казалось, за его пациентку переживают, — Но это не все. Во время операции у Софьи началось кровотечение, мы сделали все, что могли, но плод спасти не удалось.
Максим вскочил, у него что-то в мозгах перемкнуло.
— Какой плод? — пророкотал его голос на всю больницу.
— Беременность, предположительно четыре недели, может чуть меньше или больше.
— Господи…!
Максим съехал по стене, схватился руками за голову и чуть было не завыл в голос, но держался только из-за Эльки, которая, кажется, вот-вот могла хлопнуться в обморок, губы даже посинели у девочки.
— К ней можно сейчас?
Гриша пытался как-то Элю ободрить, гладил по спине, и задал вопрос, который ее, наверняка, волновал, но она, кажется, так и не пришла в себя.
— Пока что нет, она в реанимации, мы ее понаблюдаем еще. Очнется, уберем интубирующую трубку, переведем в обычную палату и тогда вы сможете ее навестить.
— Когда? Конкретней можно? — нетерпеливо оборвал Макс врача.
— Через сутки, может, чуть раньше. Я предупрежу медсестер, чтобы звонили вам, когда можно будет приехать. Сейчас вы ей ничем не поможете. Извините, мне нужно идти.