И во всем этом, он виноват не меньше.
Максим забыл про безопасность, когда дорвался до ее тела. Даже мысли не было, чтобы ограничить чувствительность. Он ее всю хотел: каждую клеточку ощущать, полный контакт, — и то ему мало было. Ему бы под кожу ей влезть, и то не факт, что и этого будет достаточно.
Так что, он виноват не меньше.
Пытался с ней говорить, но бесполезно. Сейчас.
Не услышит. Не поймет.
А скоро и вовсе начнет его прогонять. И будет иметь на это полное право.
Он ей никто: ни муж, ни жених. Чужой человек, который без нее не может жить.
Она ведь гордая. Как только сможет говорить нормально, прогонит прочь и даже припомнит то, как он сам ее прогнал, пусть со стороны это выглядело немного по-другому.
Только Максим за время их разрыва понял одно — если любишь, по-настоящему, — принимаешь человека полностью. Со всеми плюсами и минусами, позволяешь видеть себя сильным и слабым. Становишься опорой и поддержкой, а также слабостью своей половинки, больным местом. Если любишь, то проникаешь в человека полностью, без остатка. Это страшно вот так раствориться в другом и быть зависимым от улыбок, взглядов, касаний и слез. Но эта зависимость, — самое потрясающее в мире чувство, которое вообще может испытать живое существо на планете.
И ему посчастливилось полюбить невероятную женщину. Пусть он понял это не сразу, но понял же.
Теперь осталось дело за малым.
Вытащить ее из «зала суда», и вынести «оправдательный приговор».
****
У каждого есть предел. Запас прочности, который рано или поздно заканчивается.
Видимо, у его девочки он закончился, его солнечная малышка сдалась на пятый день.
Элька только ушла, увела за собой растерянного и обеспокоенного Сергея и, наверное, это стало пиком ее титанической выдержки и ослиного упрямства.
Соня вся затряслась на кровати, но из-за переломов не могла двигаться, а ей хотелось что-то сделать.
Она вся покраснела, глаза наполнились слезами, ее колотило мелкой дрожью. Датчики пищали, пульс участился, она хватала ртом воздух и смотрела на него.
А он не знал, чем помочь.
Только прилег рядом, обнял как мог, чтоб не причинить вреда, и гладил по щекам, стирая слезы.
Она сипела, задыхалась и плакала.
— Тихо, маленькая, тихо, — шептал ей в волосы, а у самого от ее боли ком в горле стоял, — Поплачь, Соня, поплачь. Станет легче. Немного, но хоть чуть-чуть.
— Я… мне… не смогла…. Я… — она задыхалась, но шептала, хрипела и неосознанно тянулась за его пальцами, гладящими ее кожу, — Не сберегла…
— Это не твоя вина, малыш, не твоя, — хрипло ответил, и пришлось приложить усилие, чтобы и дальше говорить спокойно, — Ты не знала.
— Это меня не оправдывает, Максим.
Соня успокоилась, паника отступила и теперь она смело смотрела в голубые глаза мужчины, которого, черт возьми, любила еще сильней, чем прежде.
— Я и не оправдываю, а говорю, как есть. То, что случилось — это ужасно, малыш, да. Но жизнь на этом не закончилась. Ты этого не забудешь, я не забуду. И, всё же, давай попробуем справиться вместе. Пожалуйста.
Это был один из тех поворотных моментов в жизни, которые происходят и меняют все. Что-то переключается в голове и начинаешь видеть все под другим углом.
Ужасные ошибки и ситуации остаются ужасными, но не все так категорично.
Из любой ошибки, главное, вынести свой урок.
Максим предложил ей попробовать пережить все вместе.
Она действительно какая-то странная. Только что ведь ревела и билась в истерике от боли и разочарования, обвиняла себя и ненавидела.
А сейчас подумала: а вдруг? Вдруг это все на нее свалилось, чтобы она, наконец-то, поняла: если любишь, — простишь все, и примешь все.
Он ведь не ушел. Не обвинил. Остался.
Обнимает ее. Утешает и предлагает попробовать нечто невозможное, но такое желанное.
Вдруг получится? Вдруг они смогут?
— Давай попробуем, хорошо.
Ее обняли чуть сильней и поцеловали в многострадальный лоб.
А потом идиллию нарушила медсестра, что пришла впендюрить Соне очередную дозу препаратов.
Ну и ладно, не все сразу.
Они еще все успеют обсудить и обговорить.
Главное, что вместе.
Часть девятая (заключительная)
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ (ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ)
***
Спустя месяц после аварии.
Соня с трудом, но все же вышла из зала суда. Да, опираясь на элегантную трость, но вышла, причем сама и без поддержки.
И только, когда большие деревянные двери сомкнулись за ее спиной, сумела набрать воздуха полной грудью и медленно выдохнуть, выплескивая все напряжение.
Все, как учил ее психотерапевт.
Да, теперь она посещает психотерапевта. И Максим тоже. Одного и того же, но по отдельности.
Он помогает им пережить потерю ребенка и наладить отношения.
Когда речь вообще впервые об этом зашла, ох что было!
Крики, ругань. Очередная истерика у нее, и бешеная ярость у Максима. Но не потому, что он не хотел ходить к мозгоправу, а потому, что ее никак заставить не мог. Ни уговорами. Ни посулами различных благ, и так далее.
Уперлась рогом, и все тут.
Она лежала в больнице. Ее пичкали таблетками, и она не могла самостоятельно даже в туалет сходить. А тут еще и он со своим «давай поговорим». Ужас, да и только.
А Соне хотелось просто тишины немного. Подумать, как жить дальше, что делать.
Правда, потом пришла уже Вика Шахова и притащила за собой на аркане затюканного очкастого спеца по мозгам.
Все. Точка. Даже добавить нечего.
Первые сеансы были в палате. Позже Соня была способна на коммуникации с внешним миром. Почти.
Максим теперь был ее незримой тенью. Всегда и везде. Неотлучно. Неустанно. Было ощущение, что он не спит, не ест, не работает, а иногда даже не дышит.
Когда он все успевает, осталась загадкой, и Соню тревожило все же.
Как бы она не думала, и не пыталась себя убедить, но чувства штука упрямая, — она волновалась о нем.
Максим практически поселился в больнице. Ему и кровать организовали, разрешили компьютер притащить и даже вай-фай администраторский подключили.
В общем, он с комфортом и без вреда для бизнеса, бдел за ней.
И это его практически молчаливое, но постоянное присутствие, сделало своё дело. Она перестала видеть в нем того, кто обидел, бросил, ушел. И вновь воспринимает его, как неотъемлемую часть себя самой…
И вот он снова рядом, как и всегда.
Только сидел в коридоре здания суда, и ждал ее. А стоило увидеть, подскочил с места и бросился помогать.
— Ты вот не могла там посидеть, за людьми посмотреть, что ли? Я бы тебя потом спокойно вынес. Зачем себя напрягаешь?
Ворчит. По-доброму так. Как она уже привыкла к этому слегка снисходительному тону и уверенным родным рукам, которые обхватили за талию и практически подняли над полом.
И все. Потащил к выходу.
— Поставь меня, я еще не закончила! — вежливо попросила, но кто б ее слушал, — Макс!
Где-то сзади снова открылась дверь, зашумели люди. Послышались щелчки затвором фотокамер.
— Поставь, говорю, тут журналюг немерено!
И только это убедило этого засранца ее отпустить. Но руки с талии не убрал. На губах — располагающая профессиональная улыбка. И ей пришлось тоже сделать оскал поприятней.
Журналисты кругом.
— Софья, мужчины рождены, чтобы носить женщин на руках. А таких, как вы, вообще из рук выпускать нельзя, — вдруг своруют?!
Корзухин стал рядом с ними. Его приемная дочь держалась за крепкую руку отца и улыбалась сквозь слезы. А потом не выдержала и бросилась к ней. Чуть с ног не сбила, и спасибо Максу, что поддержал.