Эля ненавидела свою злость. Ненавидела. Но поделать ничего с этим не могла.
Она работала в отделе продаж, мама бы порадовалась, что она так удачно устроилась. И еле себя сдерживала при разговоре с начальством, коллегами и покупателями. Чуть ли не рычала сквозь зубы, когда натыкалась на эти взгляды, полные сочувствия.
Вот какого хрена они ей сочувствуют? Понимают? Нифига они не понимают. Не могут понимать. Они даже ее маму не знали, как они могут тогда что-то понимать?
Это так эгоистично с их стороны, так неправильно.
Эля задыхалась от злости. Она ее душила, не давала дышать, плакать, кричать. Злость просто была в душе, и все. И пыталась вырваться наружу. Иногда вырывалась. Недавно вырвалась.
И Эля впервые, после смерти мамы, увидела отца живым, полным негодования и отеческой любви.
Когда Максим с Соней привезли ее домой, папа вышел их встречать. Обеспокоенный. Нервный. Постаревший.
Соня все рассказала. Взяла и сдала ее.
Хотя нет, не все рассказала. Только откуда и в каком виде она забрала Элю.
И Эле было стыдно перед отцом. За свой внешний вид. За свое поведение и за то, что от нее несло алкоголем.
Она просила прощения и обещала больше так не поступать.
Но сейчас понимает, что вряд ли сдержит свое обещание.
Только, когда Эля не помнила себя, злость уходила и становилось все равно. На все. Равнодушие. Отупение. И полная тишина в душе и в мыслях.
Она хотела этой тишины. Страшно хотела покоя. Чтобы не злиться. Прекратить ненавидеть.
Эля ненавидела. Себя. Соню. Папу. И…, и… маму. Больше всего она злилась и ненавидела маму.
Потому что ушла. Ее больше нет. Ей все равно. Она их бросила. Она их оставила. Как она могла так поступить с ними? Зачем? Почему? Что плохого было в их жизни, что мама…
Неправильные мысли. Неправильные!
«Никто не виноват! Так просто случилось, Элька. Нам нужно жить дальше!»
Сестра была мастером по части утешительных речей. И не только утешительных. Любых речей.
Но эти слова стали последней каплей.
КАК ЕЙ ЖИТЬ ДАЛЬШЕ???
Как можно такое говорить? Сонька совсем умом тронулась?
Эля не могла нормально говорить с сестрой, после. Не могла на нее смотреть. Соня так на маму похожа. Не внешностью. Характером. Словами, которые говорила. Как голову поворачивала…, или вот обнимала.
А Эле это было не нужно.
Утешение. Объятия от сестры. Ничего этого не нужно. Ей мама ее нужна. Ма-ма, а не сестра.
Эля и сама понимала, что перегнула палку. Что сестра не виновата ни в чем, что ей тоже больно, ведь она старше, она маму дольше знает, дольше любит. Ей тяжелей. Соня сейчас разрывается на работе, Эля про то дело слышала, еще папа и она, а теперь Максим откуда-то взялся.
Объективно она все это понимала. И пыталась вести себя по-другому. Контролировать.
Но как только замечала этот сочувствующий взгляд, срывалась.
Напивалась и ехала в клуб в компании незнакомых людей.
И в последний раз она совсем потеряла связь с реальностью.
Но…этот мужчина… она даже не знала, как его зовут… он так смотрел. С желанием. С предвкушением. Он ее не знал. Не знал ее жизни. Ее потерь. И с ним она могла обо всем забыть, хоть на какое-то время.
Он ее просто хотел. Как мужчина хочет женщину. Без всякой лишней белиберды.
И ей это было нужно. Хоть и было немного страшно, но она тоже его хотела. В глазах темных тонула. И ей было приятно его целовать, пусть у него даже борода немного колючая, но ей и это в нем нравилось.
А потом появилась Спасительница и всех «спасла».
Идеальная занудная старшая сестра.
Она хорошо закончила школу, вышла замуж и поступила в институт. Сама. На бюджетное место.
Соня жила в браке с одноклассником. Училась и начала работать. Помогала родителям, чем могла. Воспитывала Эльку. Забирала ее из школы, делала с ней уроки.
Кажется, в тот период жизни, они все были счастливы.
А потом ее муж умер.
И все изменилось.
Больше сестра не забирала ее из школы. Не разговаривала по душам, не секретничала о мальчишках и не жаловалась, притворно, на характер своего мужа.
Все закончилось.
Родители притихли, не стали лезть к Соне в душу и дали ей абсолютную свободу в своем горе.
Может, и правильно это. Эля помнила почерневшую от горя сестру. Похудевшую килограмм на пятнадцать, тощую. Даже рыжий цвет волос не спасал. Бледным был. Тусклым. И глаза…, глаза мертвые.
Как же Эля тогда испугалась. Ей на какой-то момент подумалось, что сестра может что-то с собой сделать. И Эля упросила родителей отпустить ее пожить к Соне.
Пожила. Не долго. Не вынесла молчания и звука стучания клавиш компьютера.
Соня замкнулась в себе. Переносила свою утрату в одиночку и не видела ничего вокруг. Абсолютно. Только печатала. Говорила по телефону. Ездила по судам. И печатала. Строила карьеру.
Ей, наверное, помогло.
Через какое-то время, Соня стала более живой. Улыбалась. Смеялась. И опять набрала свой привычный вес. И с ней, с Элей, пыталась поговорить, объяснить, даже прощения просила.
Только Эля не могла ей больше верить. Доверять не могла.
Она так испугалась за нее. Так переживала, что, когда все закончилось, не смогла простить сестре ее равнодушия по отношению ко всем и ко всему в траурный год.
Может, это окончательно разрушило их взаимопонимание. А может, его и не было никогда.
И сейчас Соня снова похудела, почернела. Но работает. И пытается улыбаться. Пытается жить дальше.
Максима вот к себе подпустила. За сестрой смотрит.
А Эля все равно злится. Бесится. От боли кричит в подушку и пытается взять все, что бушует внутри, под контроль. Только не получается.
И стена непонимания и обид между ними растет.
Эле было стыдно.
Жгучий стыд щеки опалял, заставлял краснеть и хорошо, что она дома одна, папа уехал по делам. И Эля могла кричать в голос. Негодовать в полной мере.
Она не должна была кричать на Соню. И уж тем более, не должна была бить сестру по лицу.
Тот ее взгляд. Полный обиды и непонимания, горький какой-то, обессиленный, Эля запомнила. Он ей снился. И становилось страшно, что эту ошибку ей не простит никто. Ни Соня, ни Максим, который стал свидетелем той сцены.
Надо позвонить сестре. Извиниться. Попросить о встрече и рассказать все, как есть. Про злость. Про ненависть. Про обиду.
Выговориться. И, возможно, появится шанс на искупление своей вины перед родными.
Они ведь о ней заботятся. А кто позаботится о них, кроме нее?
Никто. Только они друг у друга остались.
Хватит ей себя жалеть. Быть слабой. Хватит.
Но к телефону она так и не потянулась.
Направилась к выходу из дома. Лучше она просто к сестре приедет и все расскажет.
Не нужно этих предварительных звонков и прелюдий.
И так наворотила уже, зачем сестру лишний раз нервировать?
***
Возможно, это неправильно. Слишком радикальный метод, но другого выхода он не видел.
Его девочку, его куколку надо встряхнуть. Хорошенько. Так, чтоб раз и навсегда запомнила. Поняла. И перестала чудить и рисковать своей головой.
У него нет другого шанса. Другого варианта тоже.
— Ты уверен?
Закадычный друг и соучастник во всех его делах еще со школьной скамьи, давно и безнадежно женатый, повернулся с переднего сиденья и посмотрел на него внимательно.
— Не уверен, но выхода другого нет.
Ванька хмыкнул.
— Тебя точно в детстве головой вниз роняли.
— Ваня…
— Я молчу, молчу. Но если ее родня тревогу забьет, нас с тобой посадят. И тюрьма, по сравнению с гневом Ленки, это ничто, сечешь?!