— Подожди минутку.
Он быстро принес лежавший в поле плащ и растянул его на ветвях вроде тента, потом сел, спрятав голову от дождя. Лицо его мрачно застыло, словно вырезанное из темного дерева.
— Гадюка? — спокойно спросил он.
Свэл положил голову на сук, на его смертельно бледном лице выделялись только крупные веснушки. Дышал он часто и прерывисто.
— Нет, гремучая змея.
— Где? Когда? — Голос Митча оставался ровным, он любой ценой хотел сдержать волнение.
— Два укуса, — Свэл попробовал поднять руку. — На запястье и на ладони. Утром, на рассвете.
— С ядом ничего не удалось?
— У меня не было ножа.
Митч отвел глаза.
— Ты поправишься…
Митч знал, что говорит неправду. Даже у такого, как Свэл, не было и одного шанса из ста. На миг в глазах старшего брата мелькнула прежняя усмешка.
— Ладно, младший, нечего сочинять сказки.
Митч попытался придать голосу убедительность:
— Слушай, врач все может исправить. Я схожу за повозкой и пошлю кого-нибудь за доктором.
— Не надо, малыш, — Свэл спокойно смотрел ему в глаза.
— Черт возьми, Свэл…
— Хватит! Уже поздно. И потом, если они сумеют меня вылечить, то посадят на электрический стул. Лучше уж так…
Митч опустил глаза. Потом медленно кивнул.
— Ты хочешь остаться здесь?
— Да.
— Хорошо.
Несколько минут они молчали, только монотонно стучали капли дождя по растянутому над Свэлом плащу.
— А что делать, если…
— Не если, а когда!
«Он всегда хотел быть круче всех, в жизни только в это и верил. Может, это и неплохо, если держаться до конца. Но храни Господь, если вера вдруг тебя оставит…»
— Ладно, когда.
— Что, на вашей чертовой ферме больше нет лопат? — проскрипел зубами Свэл. — Или их тоже продали?
21
Митч кивнул. Все было решено.
Теперь Свэл был окончательно уверен, что его не возьмут живым и не отправят на электрический стул. Мрачная ирония судьбы: это будет его последняя победа над блюстителями закона. Митч достаточно хорошо знал брата и прекрасно его понимал.
Только сам он думал об ином. Жившее в нем сильное чувство клана стояло выше закона. Если совершенные Свэлом преступления сделали его врагом общества, своей смертью он оплатит этот долг, пусть не в тюрьме и не на электрическом стуле. После этого у общества не будет никакого права ни на тело Свэла, ни на память о нем. Все останется в семье. Слишком долго все тянулось. Вся история вполне могла закончиться здесь, на жалких остатках земель, некогда принадлежавших семейству О’Нили.
С непроницаемым лицом он склонился над Свэлом.
— Как ты?
— Ничего, — выдавил Свэл.
Оба понимали, что это не так.
— Тебе что-то нужно?
— Нет. Сигарету разве, но твои тоже, наверно, размокли.
— Табак-то в железной коробке, он сухой, а вот бумага отсырела.
— Значит, обойдусь.
— Подожди, я схожу принесу.
— Обойдусь, — повторил Свэл.
— Да я за минуту обернусь…
Митч выбрался из-под веток, встал, посмотрел на мокрую землю под ногами, вышел на тропу и поспешил на ферму.
Там с самого утра не прекращалась суета. Три машины уже уехали, оставалась одна, пока полицейские, приехавшие в ней, осматривали долину. Всякий раз, когда появлялась очередная полицейская машина и из нее вываливались вооруженные люди в белых фуражках и черных плащах, Кэс выскакивал под дождь, оторвавшись от приемника, в своей нелепой, сбившейся набок шляпе, обращаясь к ним с бессвязными причитаниями.
— Он ведь утонул, так по радио говорили, — бормотал он, — нырнул и больше не появлялся. Я отец его, я старался воспитать его добрым христианином, но теперь его больше нет, он утонул в реке.
— Неизвестно, — отмахивались полицейские, — мы не можем быть уверены, пока не увидим сами…
— Но ведь говорили по радио! — настаивал он, семеня за ними следом, никак не понимая, что это они сами дали информацию журналистам и потому репортаж нисколько их не волнует. И когда те уже исчезли из виду, растерянно стоял под дождем, выкрикивая вслед одни и те же слова, продиктованные нараставшим безумием:
— Я его отец!.. Это мой мальчик!..
Что в нем говорило — позорная жажда прославиться или боль вины? Кто мог это разгадать?
Джой презрительно смотрела на него из своего окна.
«Я его жена, — думала она, — но никто не вздумал спросить, что я чувствую. Как не стыдно старому дураку выставлять себя на посмешище? Он совсем рехнулся. Но почему никто не поинтересовался, где жена Свэла?»