Со мной на фронте были его письма, черновики стихов, которые он еще хотел переделывать, но уже не смог.
Эти строки, пришедшие из зимы 1939—40 г., простукивали нам свои позывные во фронтовую сумятицу 1941 года…
Весной 1941 г. Борис Смоленский в третий раз попал на Север — он был призван и оказался в стройбате на берегу Белого моря. Оттуда он писал о том, как приходится ему и товарищам его вести войну с неласковой природой Беломорья, о новой своей профессии — землекопа и корчевщика. Он еще не знал, что война с фашистами, о которой он непрерывно думал с того момента, как в нее вступили бойцы интербригад в Испании, теперь придвинулась вплотную и к северным сопкам. Не знал, но чувствовал, возвращаясь к поэме о Гарсиа Лорке.
«12 часов — всю ночь работал лопатой, как заправский землекоп… К ночи снова вышел на работу. Дул резкий северный ветер, пошел сначала град, а потом снег. В поле было нестерпимо, мы работали спиной к ветру, то и дело отбегая к кострам. Часа через два меня перевели на корчевку леса. Там ветер дул слабее, но снега было больше, он не сметался ветром… Мой сосед по котелку, боец одного со мной отделения — Ярослав Смеляков. Сегодня вечером мы собираемся читать друг другу стихи и переводы…»
И хотя погибла тетрадь с записями Бориса, о которой он упоминает не раз, и уже не вернуть утраченных стихов, кое-что из его тогдашних раздумий восстанавливается по письмам.
«Прошлую ночь снова был на земляных работах. Сейчас сижу в палатке… у „буржуйки“… Здесь весь младший и частично средний комсостав назначен прямо из ребят, так, например, Смеляков — ком. взвода… Я шлепаю по глубокой грязи своими „ЧТЗ“ (марка гусеничного трактора) — так зовут наши ботинки: очень уж тяжелые. В день — три времени года: утром глубокий снег, мокрые хлопья, лес в снегу, сосны гнутся под снегом — зимний ветер; часам к двум начинается мартовское таяние снега, хмурое и стремительное; вечером — осень, беспросветная хмарь. Иногда снег лежит 2–3 дня и не тает. Холодно… Работы иногда хватает с рассвета за полночь…
… „Грохотал“ гравий, то есть бросал землю с гравием через наклонно поставленное железное сито — „грохот“… Собачий холод, но, как спасение, костер и горячая пища… Возвращаясь с корчевки в лесу, увидел лосиху. Она стояла против ветра и раздувала ноздри, а на них падал снег… Но самое ценное — кабина старого грузовика без колес. Это мой кабинет. Я тут работаю, читаю Ленина, набрасываю мысли о сценарии — в редкое свободное время…»
Это написано восьмого июня 1941 г. — до войны оставалось две недели…
Еще письмо:
«Я снова стал спокойный, вернее выдержанный… Очевидно, это качество вызывается каждый раз необходимостью. Прости, что лист грязный, еще не просох как следует. Тороплюсь».
«Ручка для меня стала символом профессии, которую я с таким трудом отстаивал внутри себя… То, что я пишу синими чернилами на белой бумаге, то, что любая мысль может быть написанной на бумаге, то, что вообще мысль, моя свобода — осталась такой же, — все это занимает меня и наполняет былой уверенностью. Итак — вперед, вперед!»
И вот до войны оставалась уже неделя:
«У меня в голове растут новые замыслы, перед которыми все, что было раньше, бледнеет… Только б не сорваться».
А накануне войны, вечером 21 июня, в первый свободный от работы день, он пишет в письме:
«В ушах у меня все время звучит музыка, истосковался по стихам!»
Началась война, еще более напряженным становится темп работы в батальоне, каждый день проходит в ожидании отправки на передовую.
Много позже о той поре рассказывал Смеляков:
«Борис мне казался иногда упавшим с Луны, он даже и на марше наборматывал стихи. Когда не удавалось долго ни поесть, ни попить и мы зарастали густой щетиной, он заскорузлыми пальцами вытаскивал свою тетрадку и что-то кропал…»
А Борис в это время писал с тревогой о том, что Смеляков теперь вот не такой общительный, как бывало, — видимо, одолевала его усталость, и, понимая еще тогда размах таланта Смелякова, он не на шутку тревожился за его судьбу.
Погибли записки Смоленского, но сохранились в письмах описания северного лета, осени, удивительно точно написанные пейзажи, часы затишья и тревог — все чаще прилетали гитлеровские самолеты.