И через все — упорное стремление к поэтической работе и заготовки прозы.
«Пишу поэму о Гарсиа Лорке, это и есть поэма о нас, о наших судьбах, нашей любви… Эпиграфом я взял слова Пассионарии: „Лучше умереть стоя, чем жить на коленях“. Словом, в эти дни и ночи это не фраза, а программа действия. Кажется, я скоро буду иметь возможность начать действовать. А пока пишу. Прервала воздушная тревога. Самолеты немцев покружились в высоте и ушли к морю от огня зениток — только и всего.
…В следующем письме пришлю стихи — наброски поэмы и почти готовый перевод из Руставели — „Штурм Каджети“, помнишь, я читал начало. Да за время ночных дежурств крепко подредактировал Лорку. Но писать все-таки трудно, очень трудно…»
И как всегда, мысль Бориса обращается к друзьям: «Слуцкий на фронте, Дезька (Давид Самойлов — Л. Р.), остальные почти все в ополчении…»
Вторая половина августа 1941 года. Смоленский пишет:
«Изредка отбросишь лопату, вытащишь из кармана записную книжку, нацарапаешь две строки — и снова за работу. Так я написал песню нашего батальона… и сейчас все роты ходят на работу под мою песню… В любую минуту я совершенно спокойно пойду в бой и в бою буду стараться как можно лучше драться за страну, за интернационализм, за нашу работу, за наше счастье… Завтра мне полагаются сутки отдыха. Как раз мой день рождения — ровно 20 лет. Иногда, когда я оглядываюсь назад, я удивляюсь, сколько я успел впихнуть в эти 20 лет — любому хватит на 30!.. Я не расстаюсь с томиком Хлебникова, таскаю его в кармане шинели — издание „Библиотека поэта“. Очень полюбил его, как никогда. Когда не читаю — часто во время работы, дороги, перебираю в памяти его стихи!»
Он чувствует новые возможности стихотворной выразительности. И пишет «точнее, ударнее»…
Он вписывает в письма отдельные строфы, оговаривая: они еще черновые. Среди них осталось и двустишие:
Он пишет: «…начал при свете карманного фонарика, подвешенного на нарах Смелякова, кончаю в старом грузовике…»
В сентябре принимали они военную присягу:
«…такое состояние бывает только раз в жизни… По поводу хорошей погоды — у нас „гости“ с воздуха, прилетали уже три раза, но все неудачно для них. Сегодня обнаглели и спустились пониже обычного, но мы того и ждали, открыли огонь. Пришлось им убраться несолоно хлебавши. Пока единственное неудобство от них то, что они мешают отоспаться после ночной вахты…»
Вскоре после войны стали известны стихи Смелякова о только что завершившейся Отечественной. И вспомнилось все, что успел написать Борис Смоленский с Севера. Было таким многозначительным соседство в армии одного из правофланговых нашего поколения, зрелого художника — Смелякова с одним из самых юных — левофланговых этого же поколения. И невольно строфы стихотворения Смелякова «Судья» адресовались нами к тому юноше из Москвы, нашему другу, который так и остался на Карельском перешейке:
Мать поэта — в Падуне
Молодой поэт Борис Смоленский погиб в ноябре 1941 года около поселка Падун.
Следопытам Падунской восьмилетней школы под руководством З. И. Поглазовой удалось собрать богатый материал о жизни и творчестве Б. Смоленского. Уже несколько лет школьники Падуна ведут переписку с матерью поэта — Раисой Львовной Смоленской. И вот она приехала из Ленинграда в Медвежьегорск на Праздник Победы.
9 мая в клубе поселка Падун состоялся вечер, посвященный героической победе советского народа над фашистской Германией. Самым почетным гостем была Р. Л. Смоленская. Ей 82 года.
В проведении вечера приняли участие руководители Медвежьегорского района, учителя, ветераны войны, жители Медвежьегорска и Падуна.
— Откровенно говоря, — сказала Раиса Львовна, — я не ожидала такого теплого приема. Я очень взволнована и растрогана. Спасибо вам, спасибо за все…
Наши земляки свято чтят имена бойцов, погибших в боях с врагами. Не забыто и имя Б. Смоленского, который написал о Карелии проникновенные строки: