Моя поэтесса
Километровая пробка растянулась по одной из дорог Питера. Грязный воздух навис над машинами. Яркий блеск фар слепит глаза. Красный. Жёлтый. Чёрный. Никогда не любил это трассу, но сегодня почему-то решил поехать по ней. Мне хотелось подумать, или задержаться в дороге подольше. Мне была ненавистна сама мысль о возвращении в мой «как бы дом». Потрёпанная годами коммуналка, которая каким-то образом дожила до 2016 года. Одни и те же лица соседей, которых жизнь потрепала не хуже их пристанища. Кто-то уже спился и ждёт своей глупой смерти в четырёх обшарпанных стенах. Кто-то не задумывается об этом и просто живёт средь этого отборного хлама жизни. Я часто задавался вопросом, что там делал я? Наверное, потому что я такой же отобранный хлам жизни, как и те спившиеся, заспанные рожи, которых вижу каждый день.
Машины медленно продвигались вперёд, ползли, словно червяк по сухой дороге, который сам не понимает зачем вылез на поверхность. Пар или угарный газ вздымается вверх и растворяется в вечернем небе. «Ты сам выбрал эту дорогу. Ты сам выбрал этот путь, засохший ты червяк» - пронеслось у меня в голове. Глубоко вздохнув, опустил голову на руль и закрыл глаза. Хочу домой. Нет, не туда где постоянно пахнет человеческим потом и сизым дымом сигарет, а может и туда, главное, чтобы ждали...хоть кто-то и уже неважно где.
- Иван Сергеевич! Прекратите! Отстаньте! - разносилось по коридору «как бы дома» - Вы пьяны! Не шалите!
Всё как обычно: любовница разорившегося депутата опять флиртовала с нашим завсегдатаем Иваном Сергеевичем Подольским, возомнившим себя, в пьяном угаре, барином времён Петра. И все понимали, что белочка у человека, но всем было, мягко говоря, плевать. В конце коридора как обычно кричали дети, которых работящая мамаша Елена Васильевна забыла покормить. Где-то в провонявшей комнате уже храпел наш плотник Тимур, которого занесло в Россию из Казахстана. Вот только после нескольких месяцев проведённых в достаточно приличных условиях, достаточно приличный человек попал в достаточно приличную драку, из которой вышел с достаточно приличным сотрясением, которое привело к потере памяти. В итоге: коммуналка, две подработки, чтобы прокормить себя и оплатить жилье, ни семьи (которая должна быть где-то, но он не помнит), ни имени.
Я рухнул на кровать без сил и желания даже снять ботинки и заварить себе чай. Глаза слипались от усталости, а едкий запах пота от грязных подмышек и нестиранных несколько дней носков распространялся по квартире. Такова моя жизнь: пот, немытые кружки, нестиранное бельё, тонкие стены, которые сотрясаются от храпа Тимура, тормозящий интернет и маленький кипятильник для воды, вместо электрического чайника.
И только я перестал различать, что такое действительность, как меня вырвал из иллюзий женский писклявый голос, вещавший грубым тоном Маяковского.
- Какого чёрта! - стукнув по стенке, проорал я. - Уже третий день подряд не даёшь поспать нормально!
В среду вечером я услышал её в первый раз. Тогда она целый вечер крутила одну пластинку: Фет. Стихи хоть и разбавляли пропившиеся стены коммуналки, но с двенадцати ночи до двух, это жутко раздражало. Мне хотелось спать. Уйти от этого мира, ведь только во снах я спасался, а эта мегера не давала мне нормально погрузиться в мир иллюзий. Поэтому, уже третий день я не могу нормально выспаться, а сегодня круги под глазами достигли своего пика. Начальник на работе уже решил, что у меня весёлые ночки с кучей барышень и реками алкоголя.
- Ага, весёлые ночки! Я дохожу до экстаза вместе с Маяковским! - усмехнулся я и протёр глаза.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму -
одну
или вдвоем с Парижем.
Доносилось тонким, но твёрдым голоском из соседней комнатушки стихи поэта.
- А я люблю историю Маяковского. Не его творчество, а биографию. Знаешь, трагическая любовь и т.д. Я не поэт, не писатель, но их история достойна отдельного творения в литературе. Эй! Ты меня слышишь?! - стукнул ещё раз кулаком по стене, но мне никто не ответил, лишь, после некоторого затишья, начали читать новое стихотворение.
Её стихи могли повторяться. Она могла их читать по нескольку раз, пока творение гения литературного поприща не дойдёт до правильного произношения, иногда, стихи не заканчивались до конца, а нарочито обрывались на полу фразе. Я замечал, что её голос подстраивается под любого автора и рассказывается так, будто сам Фет, или Лермонтов, или тот же Маяковский сошли с небес к нам сюда и рассказывают, рассказывают. Рассказывают о горестях войны, о скитаниях и мучениях в плену, о мимолётной любви, о свободе, о страсти, о судьбе. Они говорят с жителями этих комнат, но слышу их только я. Остальные слышат, конечно, слышат, но им плевать. Плевать так же, как и на всё в их жизни. Да и мне тоже, плевать, однако, меня заботит то, что мне вставать в пять утра, а уснуть я не могу из-за этого.