«Приду в четыре»,- сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Промычав в подушку известные мне ругательства, встал и с решительным намерением прекратить этот балаган, вышел в коридор. Встал около её комнаты и поднёс руку к двери, чтобы постучать, но что-то меня остановило. Мария Петровна, сторожил здесь, вчера сказала, что это молодая девочка. На вид, лет девятнадцати-двадцати. И всё пытается поступить в театральное, да так и не беру бедняжку. С родителями неизвестно что, но ей комнату оплачивает бабушка. «Милая женщина, моя давняя знакомая» - приговаривала Петровна.
- Ладно! Пусть живёт студентка, - проворчал я и зашёл обратно. - Хоть бы ты, наконец, поступила да съехала отсюда.
***
Наступили выходные. Выходные для половины населения страны, но не для меня. Я должен рано встать, одеться, побриться, выпить на дорогу кофе, сесть в старый дедовский жигулёнок и отправиться на работу. После которой не хочется ничего, даже жить. Меня ждёт тонна бумаги, запах старой техники, влажное холодное подвальное помещение и приставучие коллеги-журналисты, для которых сплетни - их жизнь. Да, так проходит моя жизнь: дом - работа - работа - дом. Личной жизни нет, друзья куда-то исчезли. Нет ничего, что значимо для человека.
Я вернулся в свою комнатушку еще позднее, благодаря куче распечаток я остался в подвальном помещении еще подольше, а потом пробка и вот, я дома только к часу ночи. Браво! Но спать не хотелось, на удивление. Да и завтра долгожданный единственный выходной в неделе.
- Ну, что у нас сегодня, - кинул на стул обшарпанный чемодан и прислушался. - Ах, как это мило. Она читает Ахматову. Ну, что ж, вещай.
Пoдобpала нoги, cела удобнее, Равнoдушно cпроcила: "Уже?"
Читала она строки поэтессы с крупинками грусти, трагизма, малостью равнодушия и щепоткой романтизма. Я заварил себе малиновый чай, разбавил в нём ложку мёда, уселся поудобнее на кровати, прислонившись к стене, разделяющей нас, стал слушать. Она повторяла несколько раз одно стихотворение, но мне показалось не из-за того, что у неё не получалось подобрать правильную интонацию, а из-за того, что оно ей нравилось. И снова:
Сжала руки под темной вуалью... «Отчего ты сегодня бледна?» - Оттого, что я терпкой печалью Напоила его допьяна.
- Знаешь, а я вчера хотел тебе нотации почитать, что ты работящим людям спать не даёшь со своими стихами, - усмехнулся я, смотря в потолок. -Мне кажется, тебя зря не взяли в театральное. Ты очень чувственно читаешь каждое стихотворение. Но... ты должна пробовать туда поступить. Если это мечта - её нельзя забрасывать, а то будешь как они. Да и как я, - вставил своё слово в перерыве между стихотворениями, а потом она начала заново.
Когда чай был допит, а седалище болело от долгого сидения на не совсем мягкой кровати, забрался под одеяло и так же уставился в потрескавшийся потолок. Ровно в два она закончила читать последнее стихотворение. Я услышал шорохи. Прислушался. Она тихо ступала по комнате и что-то перебирала.
- Меня, кстати, Алексей зовут. Вообще-то, Алексей Васильевич, но ты можешь звать меня просто Алексей. Не такая уж большая разница в возрасте, мне тридцать два, а тебе девятнадцать. Знаешь, я ненавидел тебя эти три дня. Кто знает, может под конец следующей недели я снова тебя возненавижу за круги под глазами, но сейчас ты меня вдохновила своей Ахматовой. Ты здесь новенькая... а я живу уже третий год. Ты меня слышишь? Ты молодчинка, что не бросила после провала. А почему я тебя не видел до сих пор? Ах, точно... У меня же работа весь день, а ты наверное утром спишь долго. Эй? Ты меня слышишь? Нет? Чего молчишь? Разговаривать не хочешь? Ну и молчи на здоровье! Я к ней со всей душой, так сказать, а она! - отвернувшись спиной к стене, я долго ещё проворочался, всё никак не мог уснуть, только к четырём глаза отяжелели и сон одолел меня.
В воскресенье я всё поджидал, когда хлопнет дверь, и я смогу хоть увидеть её, но этого так и не произошло. Она всегда прокрадывается как мышка в комнату, где живут хозяева, дабы её не застукали за поимкой сыра. Я услышал лишь то, как хлопнул только что включённый электрический чайник.
- Ты уже пришла? - отложив очки и протерев уставшие от экрана ноутбука глаза, сказал я, но мне так никто и не ответил. - Ты так и будешь молчать? Эй, приведение!
Да, она так и осталась приведением. Приведением, которое вдохновенно читает стихи каждый вечер с двенадцати до двух, но не разговаривает. Шли дни. Я слушал её каждый вечер, а она перебирала строки стихотворений как струны гитары. Ахматова, Блок, Пастернак. Читала с щемящей тоской Бродского, с грустью расставания Ахматову. С печальной свободой Есенина и с напором Твардовского. Я слушал, слушал, слушал. Вспоминал свою жизнь, своё пропитое двадцатилетие, весёлое детство, армейские восемнадцать. Мне приходила, как во снах, первая любовь. Передо мной давали свои балы Пушкин с Натальей, изнемогал от жажды Лермонтов и шлялся по прокуренным кабакам Есенин. Она стала для меня сном наяву. Я слышал её голос, а во сне, она приходила ко мне сама. Перебирала тонкими пальцами мои волосы, смотрела своими серыми глазами в мои, небрежно заправляла прядь светло русых волос за ухо.