– Именно поэтому я еду.
– Послушай, давай мыслить логически. Что ты собираешься найти?
– Не знаю. Наверное, ничего.
Уж конечно я не найду Вивиан, Натали и Эллисон. Они буквально исчезли без следа, поэтому я даже не знаю, где начинать искать. Кроме того, территория просто огромна. Да, сам лагерь небольшой, но его окружают земли Харрисов. Шестнадцать квадратных километров лесов. Пятнадцать лет назад девочек искали сотни людей. Мне нечего противопоставить этому числу, я их не найду.
– Но вдруг они что-то оставили? Вещь, намек? Чтобы можно было понять, куда они собираются и зачем.
– Даже если и так. Их все равно не вернешь.
– Я понимаю.
– А у меня еще вопрос. Зачем тебе все это?
Я молчу, думая, как объяснить необъяснимое. Это непросто, ведь Марк не знает полной версии событий.
– Ты когда-нибудь жалел о поступке неделями и годами?
– Конечно, – отвечает Марк. – Я думаю, все сожалеют о чем-то.
– Я сожалею о произошедшем. Пятнадцать лет я ждала намека. Подсказки. Объяснения, что с ними случилось. Теперь я могу поехать туда сама и найти ответы. Если я откажусь от этого предложения, я буду сожалеть и о нем.
Марк вздыхает. Это значит, что я его убедила.
– Пообещай не делать глупостей, – говорит он.
– Например?
– Ну, например, не рискуй понапрасну.
– Это летний лагерь. Я не внедряюсь в мафию. Я поеду туда, осмотрюсь, задам пару вопросов. И возможно, спустя полтора месяца узнаю, что с ними случилось. Даже если нет, мне нужно туда поехать. Я хочу писать что-то новое. Ты сам сказал, что иногда нужно пройти все круги ада.
– Хорошо, – снова вздыхает Марк. – Планируй поездку. Найди ответы. Возвращайся и пиши.
Мы прощаемся, и я бросаю взгляд на свою первую картину, на которой Вивиан, Натали и Эллисон еще видны. Я подхожу поближе, смотрю на волосы и платья.
Ветка скрывает их глаза, но я знаю, что они смотрят на меня. Они все это время знали, что я вернусь в лагерь. Мне трудно понять, что они хотят мне сказать. Мне нужно ехать? Или они умоляют меня остаться?
Пятнадцать лет назад
– Солнышко, вставай.
На часах было восемь утра. В комнату вошла мать. Ее глаза блестели от первой за день «Кровавой Мэри», а губы скривились в улыбку. Я знала ее и называла про себя «ухмылка матери года». Так мать улыбалась, когда собиралась сделать что-то важное. Я же принималась нервничать. Дело в том, что ее добрые намерения далеко не всегда приводили к чему-то хорошему. В то утро я свернулась клубком и приготовилась общаться с матерью.
– Ты готова?
– К чему?
Мать уставилась на меня и поправила воротник платья:
– К лагерю, конечно.
– Какому лагерю?
– Летнему.
Она выделила это слово, и я поняла, что уеду надолго.
Я села на кровати и откинула одеяло:
– Ты не говорила мне про лагерь.
– Говорила, Эмма. Несколько недель назад. Мы с тетей Джули туда ездили. Только не говори, что забыла!
– Я не забыла.
Я бы точно запомнила такие прекрасные новости, означавшие, что я не увижу друзей до конца лета. Похоже, мать только собиралась сказать мне, а в ее мире намерение приравнивалось к действию. Но я все равно чувствовала, что попала в ловушку. Я вдруг вспомнила те случаи, когда родители сдают своих детей-наркоманов в лечебницу.
– Я повторяю. Где твой чемодан? Нам выезжать через час!
– Час?
У меня даже живот подвело. Все летние планы накрылись. Никакого безделья вместе с Хизер и Мариссой. Никаких тайных незапланированных побегов на Кони-Айленд на электричке. Никакого флирта с Ноланом Каннингемом, живущим по соседству. Он, конечно, не такой крутой, как Джастин Тимберлейк, но вообще-то очень ничего. Да и к тому же он стал обращать на меня внимание. Какое счастье, что я больше не ношу брекеты.
– Куда мы едем?
– В лагерь «Соловей».
Лагерь богатых сучек. Сюрприз на сюрпризе.
Но это многое меняло.
Я два года просила родителей послать меня туда, и мне отказывали. И вот теперь, потеряв надежду, я вдруг получила желаемое. Через час. Понятно, зачем тут улыбка матери года. Кстати, по праву.
Но я все равно не стала показывать, что ужасно довольна. Это подбодрило бы ее, и мы бы снова начали наверстывать упущенное. Чаепитие в отеле «Плаза». Шопинг в «Закс». Что угодно, чтобы заглушить ее стыд оттого, что первые двенадцать лет моей жизни я была ей неинтересна.
– Я не поеду, – сказала я, натягивая на себя одеяло.
Мать проигнорировала мои слова и принялась рыться в моем шкафу: