«Чем же он занимается?» — поинтересовался Паскаль.
«Билли когда-то считал себя гениальным фотографом, но, как и его мать, нигде не работал. Сейчас уже совсем сдал, да и рак желудка, конечно, не в помощь. Боюсь, он скоро умрет».
Профессорский «Приус» остановился у блеклого блочного дома. Прикрыв в багажнике чемодан гостя то ли старым, в разводах, планшетом, то ли таким же старым, в неопрятных и неприятных разводах, плащом, профессор со знанием дела заметил: «Плохой район, тут ухо надо держать востро», и неторопливо, но ловко передвигая ноги в кожаных сандалетах на босую ногу, пошел к подъезду.
«Это Билли!» — вскричал вдруг Паскаль.
По улице брел старик в драном кашемировом свитере, из-под которого торчал муаровый воротничок когда-то модной рубашки. Брюки его были тщательно выглажены, но материал простоватый; на голове — кепка щегольская по фасону, но из дешевого полиэстра.
«Скорее, а то он уйдет, за ним!» — дергал Феррару Паскаль.
«Это не он, но похож», — убыстрив шаг и возбужденно повернув голову в сторону кашемирового старика, промолвил Феррара. Эта игра заворожила его и он казался еще более энергичен, бордовело бордовое поло, лысый череп сверкал.
«Новости о Билли доходят до меня примерно раз в год, под Рождество, когда одна из родственниц наносит нам ежегодный визит, и они имеют тенденцию ухудшаться. Сначала я узнал, что они остались без денег, в прошлом году умерла его престарелая мать, с которой они вместе тут жили (она единственная поощряла его занятия фотографией), а после ее смерти Билли, говорят, стал совсем странным, так что не удивлюсь, если он вовсе не пустит нас на порог!»
С этими словами профессор нажал на кнопку тридцать четыре. Хриплый голос из железной рифленки на домофоне начал откашливаться. «Что, что он сказал?» — пропустив несколько отрывистых реплик, которыми Феррара обменялся с выползшим из железной решетки осевшим старческим голосом, спросил Паскаль, но профессор уже тащил его за собой со словами: «Нам повезло, он дома и рад будет нас видеть!»
В лифте пахло мочой; рядом с лифтом на полу было подозрительно влажно.
Феррара внимательно посмотрел на блестящее пятно влаги и также внимательно, высоко поднимая ноги в сандалиях без носков, его обошел.
Дверь в квартиру Билли была приоткрыта. Паскаль по почтальонскому опыту знал, что двери всегда приоткрыты именно в бедных квартирах. Иногда, когда он входил в такую квартиру с посылкой, получатели не понимали, что это от их бесплатно предоставленного им адвоката или с бывшего места работы (откуда им пришлось уйти по болезни), и сразу отскакивали от него: «Нет-нет, мы не будем платить!», думая, что он пытается им что-то продать, и Паскаль объяснял терпеливо, что денег не надо, что он почтальон и вот им прислали подарок. Недоверчивость в глазах получателей исчезала мучительно медленно, а когда Паскаль рассказывал эти истории коллегам на почте, они смотрели на него с таким недоумением, что Паскаль понимал, что он, пожалуй, из них самый внимательный и чувствительный почтальон.
Очевидно, Билли услышал их голоса, потому что из приоткрытой двери вдруг раздалось: «Входите, входите!», и когда Паскаль зашел на порог (в квартире стоял сложный запах немолодого человека и его одиночества), навстречу ему, с шарканием и откашливаниями, вышел растрепанный, с плохой пятнистой кожей старик (Паскаль тут же отметил клочки волос на голове и небритые пучки на щеках), в плотной хлопчатобумажной мастерке с именем никак не относящегося к нему британского колледжа и с босыми ногами. Паскаль попытался сделать вид, что не заметил этих черных, распухших, с потрескавшейся кожей и ранами ног, но его взгляд все время невольно стремился туда. «Похоже, подагра», — шепнул Феррара, который тоже все замечал.
Билли закашлялся и, откашлявшись, спросил сигарету. Лицо у него было оплывшее, но в нем еще можно было различить анфас молодого лица, в юности сухощавого (что было сразу ясно Паскалю по фото в гостиной, впоследствии, впрочем, оказавшимся портретом мальчиковой Биллиной дочери, которыми — и портретом, и дочерью — он очень гордился). «Она в театре играет и пишет пьесы», — пояснил он.
Кожа у него на шее висела, большой нос с горбинкой придавал оплывшему лицу некую негармонирующую с этой нездоровой рыхлостью хищность, и весь его запущенный вид сильно разился от вида краснощекого почтальона и немолодого, холеного, заботящегося о холестероле профессора.
Паскаль достал из нагрудного кармана мятой белой рубашки полусмятую пачку (черные в Италии он носить не решался) и выудил две — все, что там оставалось. «Спасибо!» — с достоинством просипел Билли, и Паскаль подумал, что надо же, вот совпадение, как раз закончилось курево и тут же с табачком подоспели незваные визитеры, но потом заметил стоявшее на книжной полке грязное блюдце с перхотными пятнами пепла и нераскуренными, девственно нетронутыми сигаретами, и ему стало неловко, как будто он уличил Билли во лжи.