Миопично и сколиозно нагнувшись, она прочитала: «Площадка номер четыре: природные материалы, увлекательные проекты с детьми». Затем, с меняющимися начальными буквами в имени, долго шла, мимо разрушающихся, перманентно починяемых корпусов, мимо неопределенного цвета домов, где нуждавшиеся в покраске места были отмечены слабо-голубыми овалами, мимо несовременных и даже несвоевременных в воскресный день тракторов, мимо передвижных, закрытых на замки, туалетов, мимо серого, бледного четырехэтажного здания, где пожарные лестницы обрывались на уровне третьего этажа. Страдая пространственным кретинизмом, обратила внимание на табличку на двери «Полиция парка». Вешка, чтобы вернуться. Совсем рядом с дорогой, участок тридцать один. Зато пожилым нетрудно дойти.
Солнце палило. Дочь и сын плелись за ней: нелюдимая Фрида хотела, чтобы они научились играть с другими детьми.
На поляне под цифрой четыре были навалены шишки и сучья. Девочки плели изделия из осоки. Мальчики поддерживали сооруженный из пенька и осинных обрубков неустойчивый стол. Дочка и сын Фриды не знали, чем им заняться, встали рядом с незнакомыми сверстниками. Те рылись в песке. Закончив, брались за ланч. Бутерброды в крошках земли. Вмятая каблуком в черную ямку белая булка. Неподалеку человек с голым черепом рассказывал о себе. «Я кавалерист» — пояснял он женщинам, втиравшим крем в покрасневшие плечи.
Мальчик в болотистой тишотке в разводах, плюхнувшись на траву рядом с матерью, пил из фляги, которую она ему подала. Остальные, как муравьи, таскали жерди и камни. «У меня болит голова». Мать ответила: «Но ты же гордишься собой — смотри, сколько всего понастроил». Сын повторил: «Но у меня так болит голова». Мать снова сказала: «Сколько тебе удалось сделать сегодня! А теперь посиди в тени, отдохни».
Мальчики наконец придали равновесие столику. Только они переключились с поделок из древесины на камни, как тот снова упал. Девочки смастерили шалаш и протискивались в него всей гурьбой, роняя с «крыши» еловые ветки.
В соответствии с замыслом взрослых, дети учились общаться с природой.
Вверх никто не смотрел.
Поправив панамку на сыне, Фрида увидела чету пенсионеров с картой в руках. Они подошли прямо к площадке. Миопично и склеротично изучая путеводитель, старики что-то пытались понять. После короткого обсуждения, взглянули куда-то вверх, засмеялись и отправились дальше.
Подошла другая чета. Эти пенсионеры, как и дети, были в панамах.
Арита-Фрида задрала голову вверх.
На высоком дубе, под которым мужчина рассказывал женщинам о жизни лошадей и солдат, висели бочонки. Они напоминали керамические пробки от замыкания, чудовищных размеров бельма из глины, гигантские поплавки.
Пока глаза Фриды-Ариты добрались до последнего, девятого, бело-голубого бочонка, голова закружилась. Вот где бы пригодился оранжевый карандаш, не знавший сомнений. Воткнуть в землю, опереться будто о палку. Есть люди, которые не колеблясь, умеют рисовать стрелочки, направляя других.
На входе в парк она тоже взяла путеводитель по необычной, на открытом воздухе, выставке, хотя и опасалась, что из-за проекта с детьми до нее не дойдет. Сейчас достала и сразу заметила звездочку рядом с цифрой четыре: это значило, что прямо на этой полянке, где ребята знакомились с шишковатой, узловатой, косматой природой, находилось произведенье искусства.
Оно называлось «Дупла для сов».
Фриде вспомнилось недавно прочитанное интервью.
Пятидесятипятилетний скульптор Ай Вей-Вей говорил, что детей никогда не хотел, просто жил и лепил разные штуки, но когда от него неожиданно забеременела ассистентка, он ее подбодрил: «Ну конечно рожай». «Совы — особый символ в Китае. Они спят приоткрыв один глаз и все их боятся, а я испытывал перед ними благоговение с самого детства. Вот и сделал для них эти дупла, копии характерных горшочков династии Мин. Пусть прилетят!»
Фрида оглядела присевших на бревна белобрысых детей. Посмотрела вверх, на расписанные узором бочонки. Среди живой листвы этот старинный китайский изыск выглядел чужеродно, как стальной ажурный баллончик, расширяющий забитые жиром артерии. В каждом Вей-Вей проделал сбоку отверстие. Совам наверняка там было б уютно, но их не было видно. Дупла для сов, которых здесь нет.
Арита подумала: «Как же так, всем все равно, никто на полянке не поднял головы и не увидел этого замечательного произведения „китайского Уорхола“, неконвенционального, контемпорального мастера.» Солнце палило. В ветвях висели бочонки. Совы скрывались от людских глаз. В нескольких милях отсюда, в городке под названием Колма, лежал в белом мешке, упрятанный глубоко вниз под бетон и черно-бурую землю, с рыжей копной волос и сотней несбывшихся снов, отец Риты-Фриды, как яркая инсталляция в мрачном музее, как сочетание почвы и пластика, природы и дел человеческих рук, в обитом пыльноватым фиолетовым фетром гробу.