— Итак — теперь две школы тэйвонту, — сказала я. — Глава одной — черный гигант Ниитиро…
— Брат Ниитиро Ахан, — поправил Радом. — Обоих я воспитал. И они во многом подражают нам. Точнее во всем, кроме идеалов… Но обе мы служим Дивенору…
Ниитиро все-таки сумел взять многое… Но она еще малая школа, и еще при этом больше трети ты ее вчера убила…
— А кто глава настоящей большой школы тэйвонту, — не слушая его клеветы, спросила я. — Тысячелетней традиции, из сотен уникумов сверхбойцов? Не подделки, а монастыря Ухон? Этой основы Дивенора?
— Я, — спокойно сказал Радом. — Я мастер тэйвонту Ухон.
Я вздрогнула. Я посмотрела ему в глаза. Я увидела, что он не обманывал… Я без сил опустилась на его грудь, ткнувшись лицом ему в плечо… И словно во сне, во внезапно охватившей все тело дреме и истоме, стала покрывать его грудь поцелуями…
Глава 54
Я долго ласкала руками его грудь, прижимаясь щекой к ней и гладя пальцами эти большие сильные мышцы.
— Ра-дом, — шепнула я.
— Что…
— Почему из всех ты полюбил меня? — зачарованно спросила я.
— Спроси у моего сердца… — вздохнув, ответил он. И ревниво спросил: — И почему женщинам можно ласкать мышцы, а нам нельзя?
— Потому что у нас это не мышцы, — покраснела я, забираясь выше, чтобы видеть его глаза…
— Завтра, — шепнула я. — Завтра и мужчинам будет можно.
Он взял в руки мое лицо, и, задыхаясь, целовал его. А я только доверчиво подставляла его, открывая губы…
— Моя, моя, моя Ри… — забывшись, шептал он.
— Ты мастер тэйвонту, — церемонно сказала я. — И ты, наверное, знаешь кто я?
Я напряженно ждала.
Он покачал головой.
— Какая разница? — бесстыже спросил он. — Возьмешь мою фамилию, я буду целовать тебя.
И снова наши губы нашли друг друга сами. Они не успокоились, пока десять раз не обследовали все мое лицо.
— Ты теперь разглядел мое лицо? — ревниво спросила я, потрогав руками щеки.
Они горели. Я сама горела.
— Конечно, — даже обиделся он, поняв подоплеку вопроса. — Я сказал Гаю неправду. Я ощупал руками каждую твою черточку, когда целовал на корабле…
Мне достаточно. А глаза… Я их сложил по кусочкам, ибо ты так часто на меня смотрела.
Я покраснела.
— Ты целовал меня? — недоуменно спросила я, впиваясь в его губы, обнимая их своими губами.
— Да! — покаянно сказал он. — Сам не знаю, что сделалось со мной… Мы — тэйвонту — естественные аскеты из-за интенсивности жизни и чудовищности нагрузок, это монастырь, хотя, как священники, можем и жениться. Тэйвонту вообще женятся в старости из-за своей работы. Ты будешь презирать меня, если я скажу, что ты первая моя женщина и будешь для меня всегда первой… Не привык я двоиться, да и по сторонам смотреть времени нет.
— И тебя до сих пор никто не соблазнил? — коварно удивилась я, беря его лицо в свои руки.
— Как никто, вот одна лежит… — шепнул он, беря мои губы в свои. — Вообще первая, кто пыталась это сделать еще в раннем детстве — это моя невеста.
Бывшая… — поправился он. — А вообще, люди уверены, что я отец всем тем младенцам, что берут в Ухон. И тем нашим тай, которые вдруг понесли. Хотя это редчайшее ЧП — распущенность и легкомыслие жестоко карается. Знала бы, что мне приходится переживать, когда я бываю во дворце, где не закрываются двери…
Почему-то там фрейлины думают, что тэйвонту как быки кроют всех подряд…
— Пусть только попробуют! — пригрозила я, смеясь…
— Я, наверно буду, вторым женатым настоятелем за двести лет…
— Это можно? — спохватилась я.
— В данном случае нужно, иначе я стану первым распутником среди них, нарушившим обет целомудрия и спящим с девушкой без брака… — Он ухмыльнулся, ибо все было так невинно. — Боже, какая ты красивая… — задохнувшись, прошептал он. — От твоих глаз можно сойти с ума… Не поверишь — твое лицо преследует меня, оно всегда со мной, ты колдовством врезала свои громадные глаза в мой лоб, мою голову, мой ум, мое сердце… Боже, как я хочу тебя!
Я таяла…
Он бешено целовал меня, выцеловуя каждую мою черточку лица, все теряя над собой контроль…
Нельзя сказать, что кто-то второй себя контролировал…
— Эй, вы, чем вы там занимаетесь! — раздался возмущенный голос с соседнего дерева. Оно пошатывалось на ветру.
Я схватилась за нож, а Радом за арбалет.
— Как же ты все осмотрел? — с упреком спросила я. — Если тут всякие шатаются?
Непростительное невнимание.
— Я сейчас невменяемый, — бесстыдно ответил Радом, целуя меня. — Меня нельзя судить строго, я влюблен. К тому, что я делаю, надо относиться с опаской, потому что не в себе…
Мы хладнокровно наблюдали, как разъяренный Дар пытается сбросить того с дерева, как грушу, тряся ее ударами, а рядом валяется разломанная карета…
Изнутри ее доносились вопли и ругань.
Насмотревшись досыта, я отозвала коней…
Человек на дереве начал изрыгать брань и угрозы, но слезать все же не стал, пока кони рядом.
Я соскочила вниз.
— Вы живы? — спросила я.
Оттуда раздалось короткое слово.
— Живы значит! — радостно сделала вывод я.
Радом хладнокровно ликвидировал наш ночлег, распуская веревку. Веревки тэйвонту ценятся на вес золота.
— Пора в город! — сказал он. — Смотри, где солнце… Гляди, это Храм… Он такой громадный, восемьсот метров… Я думаю, мы поймаем нужное количество священников без труда…
— Я не могу в город на коне, — смущенно сказала я. — Дар будет убивать по дороге всех, кто мешает. А упаси господи, нападет или раскричится кто на меня…
— Так карета есть, — сказал Радом, протягивая руку. — Зачем мелочится.
Поскольку коней Дар не убивал из солидарности, они были тут же, и живые.
— А вдруг эти люди убийцы? — сказала я, показывая на висевшего на дереве. — Черные тэйвонту.
— А ну отойди, — сказал Радом. — Я сейчас с ними разберусь.
Из кареты на такое выглянула голова, потом тут же мгновенно спряталась, и оттуда раздался жалкий сдавленный писк.
— Я мирные люди! Я люблю тэйвонту! — вопили там. И в промежутке добавляли рефреном:
— Я сам это сделал!!!
Радом заставил их всех выстроиться и снять одежду. Он осмотрел их на предмет татуировок. А вдруг они ночные убийцы, только прячутся? Ну не годились они на тэйвонту. Все вместе они составляли половину Радома.
Потом все вместе мы подняли и починили карету. Усилиями Радома. Я отослала коней в пойму реки, приказав быть здесь ночью и никого не убивать… Дар весело умчался, фыркнув мне, словно понимал. Помахав хвостом, когда мы поехали. А меня посадили на колени в ехавшей карете и стали рассказывать про
Храм, где нам предстояло венчаться…
Это было самое великое сохранившееся творение древних. Нечеловеческой красоты, созданное нечеловеческими руками. Никто до сих пор не может даже просто повторить его воздействие на человека. А в центре его стояла удивительной, нечеловеческой красоты скульптура Дорджиа. Терафим. Ни один человек почему-то не мог приблизиться к ней и к алтарю — на него давил какой-то слепящий невидимый свет и огонь. Природы этого никто не понимает. Там удивительно легко дышится и очень близко просветление духа. Собственно из-за этого Храма Дивенор и правил тысячелетия континентом. Ибо большего доказательства реальности существования Бога нельзя было и придумать. В Дивеноре не было атеистов, и сама церковь держалась на этом, хотя Храм был еще до нее… Скульптура сделана из цельного драгоценного кристалла, и в мире просто нет ничего по настоящему красивее. Без шуток…
Я соврала бы, если б сказала, что внимательно слушала Радома. Девчонки поймут меня. Мысли мои скакали и перескакивали через несколько часов. Я скорей, внимательно слушала, что рассказывали мне его руки, ласково обхватив мое тело знакомыми ладонями. Сосредоточиться на чем-то ином я просто не могла. Голова пылала, в теле был жар…
— Только… она… по слухам, сумела приблизиться… к терафиму Дорджиа… — говорил что-то Радом. — …Хотя, сам знаю и лично свидетельствую, что она еще в детстве… она… балуясь, пряталась от людей за алтарем… откуда ее никто не мог достать, и часами лежала там, мечтая…