Наоборот — затягивало. Моя любовь плескалась и ликовала; я не только хранила и держала ее в безумстве страсти, не позволяя сердцу скатываться — наоборот она росла. До боли в сердце, до невозможности выдержать. Но какой либо страх отсутствовал абсолютно. Вместо него пришло чувство единения со всем миром, чистоты и прозрения. Ты вот ты, какая любовь! — подумала я. Чара была права.
Словно, наконец, раскрылись ворота бесконечности, и меня затопило ощущение непередаваемого сверхчеловеческого счастья, в котором уже не было места личному…
Странно, я почти ничего не делала, — сказали мне после тэйвонту. Я только отдавалась и светилась счастьем и любовью, раскрываясь навстречу Лану. Даже первоначальное безумие страсти, достигнув пика, куда-то ушло. Словно я все наслаждение, всю ласку, всю любовь вкладывала не в стремление тела, но в тепло души, в свет и ласковое пламя своих глаз, которым был нужен он, в чистоту его одного. Словно безумие страсти сменилось чистотой. Полной, нежной, прозрачной, ликующей… Но, это видели даже тэйвонту, чем больше я стремилась к Нему, именно к нему, чем больше мое сердце устремлялись именно к любимому, чем больше он был нужен моему сердцу, чем была я счастливее, от Него, Него, Него, тем сильнее загорался Лан, тем он становился неистовее и безумнее. Это было странно и даже в чем-то страшно видеть: безумие тела и полная, какая-то вытянувшаяся успокоенность души, плавящейся в медленном, чистом, летящем, счастливом счастье. Словно я переплавляла волшебным камнем тяжелый свинец страсти и вожделений в легкое, сияющее, ласковое золото счастья. Медленное, счастливое, как свет любимых счастливых глаз. Да, так! Трудно передать это словами.
— Ты притягивала глаза. Нельзя было не смотреть на тебя, будто в тебе было спрятано солнце. Оно было такое влекущее, что нас, сердце, буквально рвало к тебе как магнитом. Только что мы тэйвонту, с детства закалявшие волю и самообладание чудовищными тренировками замка Ухон, мы устояли. Ты многому научила нас, — сказал мой тэйвонту Хан. А ведь он меня вырастил!
— Ты помнишь, я в позапрошлом году опять путешествовала сама по себе, — осторожно сказала я.
Тэйвонту выругался.
— Голову тебе за это оторвать надо!
Осторожно, это потому, что я просто удрала от своих тэйвонту. Сначала это было трудно, а потом, войдя во вкус, я просто отсылала их. И они ничего не могли поделать. Эти отлучки были их головной болью. Потому что, дав клятву, тэйвонту не имели права оставлять хозяина без своего присмотра. А тем более, совсем ребенка.
По крайней мере, в Дивеноре это нигде не практиковалось, и настолько вошло в привычку, что стало как бы традицией, нарушения которой никто не мог предположить. Принцы мирились со своими тэйвонту, как со своими волосами. Но я не была принцем. К тому же в одиночку, без присутствия двоих тэйвонту мне казалось безопаснее. Тэйвонту волей неволей выдавали себя своими фигурами. И присутствием у человека. Какое уж тут инкогнито. А я, признаться, любила путешествовать неузнанной.
И это удавалось. Просто никто не мог предположить, что принцесса может быть без своих тэйвонту, нянчивших ее с младенчества.
— Дело не в том, — поморщилась я.
Потом махнула рукой на тэйвонту. Ты слушай!
— Во время своих странствий я подружилась с известной гаэтаной Чарой… — сказала я.
Тэйвонту ахнул. Для того, кто так тренирован в самообладании это было слишком.
— Ты не думай о ней плохого, — зачастила, оправдываясь, я, словно и вправду была виновата.
— Да она тэйвонту любви среди куртизанок!
— Она не продает свое тело! — гневно крикнула я. — Ее нанимают на несколько часов как хозяйку дома при особо важных встречах и переговорах. Просто, чтобы говорила с гостями. И за громадные деньги! Да это великая честь гостям!
Чудовищно образованные, начитанные, владеющие всеми видами искусства, знающие всю поэзию, музыку, живопись мира. И даже науки… А чтобы она согласилась с кем-то жить… — аж захлебнулась я.
— Да знаю я, кто такие гаэтаны, — поморщившись, оборвал меня тэйвонту. Они не продают свое тело, они продают любовь…
…Я вспомнила, как отец однажды рассказывал про гаэтан. Это было еще до моего рождения. Он как-то с принцем Кратом попал на важный прием Аэны. Особым блеском считалось, что на нем роль хозяйки будет за гаэтаной.
"Нам сказали, что нас будет развлекать гаэтана, но все были настроены скептично, — рассказывал отец. — Как она может подействовать на меня, славящегося волей и наблюдательностью, воспитанного тэйвонту! Я только не понимал, почему барон Чак, из местных, как-то подозрительно улыбается нам. А его тэйвонту и того хуже — откровенно посмеивался, на меня глядя.
Принца и нас представили гостям. Через две минуты к нам подошла какая-то девушка. Ничего в ней внешне такого не было. Простенькая, ничем не выдающееся лицо. Чак расцвел, увидев ее. И что он в ней нашел, ни фигуры, ни вида, — снисходительно подумал я. То-то наши дивенорские тэйвонтуэ!
— Познакомьтесь, — сказал он. — Это Юния.
И все.
Когда пришло время уходить, оказалось, что ушло четыре часа. Но куда они исчезли, я не знал. Совсем не знал. Я просто стоял как обалденный. Обалденный и влюбленный. И в голове у меня было пусто. И в то же время крутились мысли, как бешенные. Они пульсировали одним словом, одним лицом… Юния… Я не мог уйти. Я не хотел уходить!
Я вспомнил, как засияли мягким светом ее глаза, когда она пожимала мою руку и оглядывала меня, не скрывая радостного удивления. Наконец-то, Господи благодарю, неужели это человек, которого она верно ждала всю жизнь! Да, ожидание было не напрасно, и она была права в своем ожидании… Глаза ее заблестели. И этот человек я!.. Гордость захлестнула меня. Вскоре я уже ощущал себя сказочным принцем. Все, что я говорил, все, что бы я ни делал, вызывало ее скрытое восхищение. Она была поглощена мной; она словно взяла в себя, свое сердце, мое сознание, обняла его им, не видела ничего вокруг.
Внимание ее сердца поглотило меня. Я таял… В первый раз в жизни мне было так хорошо. Я обрел свое достоинство, свое подтверждение — что да, я действительно чего-то стою. Она дала мне веру в себя! Я был остроумен! Как заразительно она смеялась моим шуткам, заставляя меня превосходить самого себя… Я был прекрасен! Она радовалась каждому моему движению! Словно они ласкали ее сердце, как первые движения ребенка, переливы тела любимого… Она не могла отвести от меня глаз. Все во мне очаровывало ее. Нет — пьянило!
Сознанием она словно слилась со мной, заглядывая мне в глаза, ласково заглядывая в мое сердце, и кроме меня никого не существовало. Меня затопило дикое блаженство! Она решила разделять мои чувства, мою жизнь, со мной, со мной! Я нашел сердце, в котором всегда найду сердечный отзвук своих чувств и надежд! Казалось, никого в мире мои беды не волнуют так, как Юнию, никому в мире до моих мыслей, чаяний чувств нет такого дела, как Юнии; она наконец разделила со мной мою жизнь, глаза ее влажно блестели, она тихонько гладила мою руку…
Почему Чак меня тянет? Пора уходить? Неужели они не понимают? Неужели они не видят, слепые? Сердце мое рвалось. Но мы уже уезжали в одной коляске с Кратом и Чаком, провожаемые его величеством. Я не мог противоречить. Не скрываясь, я открыто плакал…
Коляска уносила нас прочь. Мы смотрели назад. Юния стояла у подъезда и кланялась, кланялась нам вслед. Почему-то на глаза навернулись слезы. Я был обручен, да и она, наверное, была несвободна. Другие коляски заслонили ее. Но на повороте я вновь увидел ее. Ее безвольную потерянную фигурку — руки повисли, голова опущена, губы сжаты. Даже отсюда я почувствовал, что она тоже еле сдерживает рыдания.
Стоящий рядом со мной Крат, и тщетно, напряженно всматривавшийся в темноту, которого я только сейчас заметил, глухо взглотнул слюну. Несчастный, — подумал я. Он лишен ее любви!
— О Боже, — сказал Крат. — Как же это случилось? Почему она не поехала со мной? Как это случилось? Только что она так любила меня. Все это время. Навечно любила! Почему же она не уехала, наплевав на все?! Куда все это делось?! — в его голосе чувствовалось настоящее горе и потрясение.